Чикаго

Тарик Хасиб стоял рядом и разглядывал ее. Он дважды обошел вокруг, изучая ее, как одно животное принюхивается к другому, неизвестного вида. С первого взгляда он почувствовал к ней влечение, которое, как обычно, быстро вылилось в злобу. Он знал, как ее зовут, и видел ее раньше на кафедре гистологии, но ему было приятно притворяться, будто он ее не знает. Тарик медленно подошел, встал напротив и посмотрел осуждающе, взглядом, полным недоумения. Так он смотрел на студентов-медиков, когда наблюдал за ними на письменных экзаменах в Каирском университете.

— Ты египтянка? — не замедлил он пренебрежительно спросить.

Она устало кивнула головой. Вопросы посыпались как пули: «Что изучаешь? Где живешь? Как устроила пожар?» Она отвечала негромко, избегая смотреть ему в глаза. Когда на минуту зависла пауза, Тарик понял, что удобный момент для внезапного нападения настал.

— Слушай, Шайма! — резко сказал он. — Здесь тебе не Танта, здесь тебе Америка. Нужно вести себя цивилизованно.

Она молча взглянула на него. Что ему ответить? То, что она натворила, говорит только о ее глупости и отсталости. Она задумалась над ответом, а он подошел к ней вплотную, готовый тут же заткнуть ей рот и стереть в порошок.

4

Профессор Денис Бейкер проголосовал за, так же как и доктор Фридман. Беглым взглядом подсчитав голоса, Фридман записал в протокол решение кафедры о приеме студента из Египта Наги Абдаллы Самада. Собрание было объявлено оконченным, профессора разошлись, и Раафат Сабит сел в свою машину, чтобы вернуться домой. Он был так недоволен результатом голосования, что изо всех сил сжал руками руль и застонал от злости. Египтяне развалят кафедру гистологии, думал он, потому что этот народ не может работать в приличном месте, слишком уж много у них недостатков, и каких! Трусость, лицемерие, лживость, лень, неспособность к логическому мышлению, и что хуже всего — неорганизованность и изворотливость.

История Раафата Сабита объясняла его негативное отношение к египтянам. В начале шестидесятых, после того как Гамаль Абдель Насер национализировал стекольный завод его отца паши Махмуда Сабита, Раафат эмигрировал в Америку. Несмотря на железную хватку режима, ему удалось вывезти крупную сумму денег, которая помогла начать новую жизнь. Раафат получил докторскую степень и преподавал в нескольких американских университетах в Нью-Йорке и Бостоне до тех пор, пока тридцать лет назад не обосновался в Чикаго. Он женился на медсестре по имени Митчелл и получил гражданство Соединенных Штатов, став стопроцентным американцем. Раафат перестал говорить по-арабски, даже думал на английском, приобрел типичный американский акцент, пожимал плечами и жестикулировал совсем как американец, а в речи его проскальзывали американские междометия. По воскресеньям он ходил на бейсбол, в котором разбирался настолько хорошо, что сами американцы часто уточняли у него правила игры. Он сидел на трибуне в бейсболке, надетой задом наперед и с увлечением следил за матчем, не выпуская из рук большой кружки пива, понемногу отпивая из нее. Раафат любил себя именно таким — типичным, стопроцентным американцем без всяких примесей. В гостях или на банкетах, если его спрашивали, откуда он, Раафат, не задумываясь, отвечал: «I am Chicagoan». Многим было достаточно такого ответа, но иногда кто-нибудь, разглядев его арабские черты, с сомнением переспрашивал:

— А откуда вы приехали в Америку?

Тогда Раафат вздыхал, пожимал плечами и повторял свою любимую фразу, ставшую его девизом:

— Я родился в Египте, но сбежал от деспотизма и отсталости в страну справедливости и свободы.

Таким благоговением перед всем американским и презрением ко всему египетскому мотивировались поступки Раафата. Ведь египтяне малоподвижны, ведут нездоровый образ жизни, а он старается держать себя в форме. Он все еще привлекателен, несмотря на свои шестьдесят: подтянутая спортивная фигура, гладкая почти без морщин кожа, весьма искусно и убедительно прокрашенные волосы, легкая седина оставлена лишь на висках и макушке. Он по-настоящему красив, в его одежде и манерах просматривается наследственная элегантность аристократа. Если бы не апатия и нерешительность, портящие лицо, у него было бы огромное сходство с актером Рушди Абазой[7].

Доктор Сабит гордился достижениями своей страны. Он постоянно отслеживал и приобретал технические новинки. Последняя модель «кадиллака» (взносы за который он начал платить из гонорара за лекции, прочитанные прошлой зимой в Гарварде), новейший мобильный телефон… Вплоть до электробритвы со встроенным распылителем одеколона и электрических садовых ножниц, при стрижке кустов играющих мелодию. А в присутствии египтян он любил с гордостью демонстрировать эти достижения прогресса и затем с усмешкой спрашивать:

— Ну и когда в Египте смогут такое делать? В каком веке?

И он начинал смеяться, а его собеседники испытывали неловкость. Когда на кафедре гистологии хвалили аспиранта из Египта, Раафат непременно должен был того уколоть. Он подходил к нему, пожимая руку со словами: