Чикаго

Лицо генерала выразило недоумение, которое тут же обернулось раздражением. Он начал горячо спорить с Тариком о разнице между гуманитарными и естественнонаучными школами. Мать Тарика пыталась вставить слово, чтобы успокоить их, подавала сыну знаки и бровями, и губами, чтобы тот замолчал. Но злость его уже вырвалась наружу, и не в его власти было остановиться. Каждое слово отца невесты было подвергнуто критике. Тарик решил нанести ему жестокий удар, похлопав по плечу и сказав со вздохом, как будто уже устал оспаривать очевидные истины:

— Совсем почтением к Вам… Вы говорите неправду. Между школой «Амун» и лингвистической школой разница огромная. Лингвистические школы в Египте наперечет и всем известны. Кого попало туда не принимают.

— Что вы имеете в виду? — лицо генерала побагровело.

Тарик немного выждал, прежде чем уничтожить его:

— Я имею в виду именно то, что сказал.

Какое-то время стояла тишина, пока генерал прилагал неимоверные усилия (было слышно, как он задыхается), чтобы подавить приступ гнева. Наконец он повернулся к матери Тарика, сидевшей слева от него, и недвусмысленно объявил, что визит окончен и вопрос сватовства закрыт:

— Вы оказали нам честь, уважаемая.

Обратная дорога показалась Тарику длиннее.

В такси они с матерью тяжело молчали. На сватовство она надела самую нарядную одежду — длинный темный костюм и хиджаб в тон, расшитый блестками и бисером. Она надеялась найти Тарику невесту до его отъезда на учебу, но каждый раз сын расстраивал помолвку, и она уже отчаялась наставить его на путь истинный. Мать всегда говорила ему, что он уважаемый и завидный жених, о котором мечтает любая девушка. Однако своим провоцирующим поведением он оставлял у людей впечатление агрессивного, неадекватного грубияна, за которого страшно было отдать дочь.

Как будто почувствовав, о чем думает мать, Тарик вдруг сказал:

— Смотри, мам, какие лживые люди, говорят, что «Амун» — лингвистическая школа.

Она пристально посмотрела на него, затем негромко, с мягким упреком сказала:

— Не стоило, дорогой. Человек хотел похвалиться своей дочерью. Это так естественно.

Тарик резко перебил ее:

— Может хвастаться сколько угодно, но зачем нам врать? Он держал нас за отсталых, когда говорил, что «Амун» — лингвистическая школа. Разве такое можно позволять?!

В тот вечер Тарик Хасиб, очнувшись от послеобеденного сна, сказал себе: выполню задание по статистике и пойду куплю все необходимое на неделю. Он сел решать задачи: пыхтя, записывал цифры и каждый раз нетерпеливо заглядывал в конец учебника в надежде, что ответы сойдутся. Вдруг на все общежитие раздался вой сирен. По внутреннему радиоузлу объявили, что начался пожар и проживающие должны немедленно покинуть свои комнаты. В голове у Тарика мешались цифры, и ему потребовалось некоторое время, чтобы осознать, что случилось. Осознав, он вскочил и вместе с другими испуганными студентами побежал вниз по лестнице.

По зданию разбрелись пожарные. Они убедились, что все этажи эвакуированы, затем опустили специальные рычаги, вмонтированные в стены, и установили огнеупорные стальные двери. Взволнованные студенты толпились в холле у входа. Кто-то нервно хихикал, кто-то тревожно перешептывался. Многие спустились в ночнушках, что дало Тарику редкую возможность, несмотря на весь ужас происходящего, полюбоваться на голые женские ножки.

Из дальнего угла появились трое: двое чикагских полицейских — один белый, низкорослый и склонный к полноте, другой — черный, высокий и мускулистый, а между ними шла Шайма Мухаммади в хлопковой галабее, которую не успела переодеть. Они приблизились к стойке администратора. Белый полицейский достал бумагу и громко произнес официальным тоном:

— Леди, вы должны подписать этот документ, согласно которому несете ответственность за любой вред, который может быть обнаружен, причиненный в результате устроенного вами пожара. Также вы должны обещать, что подобное в будущем не повторится.

Шайма с недоумением посмотрела на белого полицейского. Тогда его напарник, по лицу которого уже было видно, что он собрался выдать что-то хамское, сказал:

— Послушай, дорогуша! Не знаю, чего вы там у себя в стране едите, но тебе придется отказаться от любимых блюд, потому что ты можешь спалить весь университет.

Он расхохотался, а второй из вежливости постарался спрятать улыбку. Шайма склонилась и молча поставила на бумаге подпись. Полицейские обменялись несколькими фразами, развернулись и ушли. Вскоре объявили, что опасность миновала, и студенты стали возвращаться в свои комнаты. Но Шайма, бледная как смерть, продолжала стоять перед стойкой администратора. Ее трясло, она пыталась успокоиться, но не могла отдышаться, как человек, который только что проснулся в кошмарном бреду. Все происходящее казалось ей нереальным, как будто душа рассталась с телом. Для нее было унизительно, что пожарный дотронулся до нее. Боль в спине от его захвата никак не проходила.