Чикагская петля

— Не верю, — сказал мужчина, словно не Паркеру, а кому-то третьему в этой комнате.

Паркер потянулся к нему, но стоило ему притронуться к мужчине, как тот отпрыгнул, словно его ошпарили:

— Убери руки! — крикнул незнакомец и ударил Паркера очень сильно сначала в грудь, а потом по лицу. Паркер взвыл и упал, закрыв лицо руками. Он сгруппировался, ожидая еще ударов. У него зазвенело в ушах, и он несколько мгновений ничего не слышал. Но потом он услышал голос мужчины.

— Тебе больно? — незнакомец, похоже, боялся этого. Он стал похож на маленького мальчика, а не мужчину.

— Нет, — ответил Паркер.

Он хотел сильнее и больнее, больше боли, чем мог причинить этот тщедушный и боязливый ирландский извращенец. И все же он тоже был напуган. Паркер хотел, чтобы это было неожиданно, очень больно и смертельно. Он не ожидал такого бесполезного унижения и никчемной боли и так много слов. Но этому мужчине нужно было говорить: он был напуган и не знал, что делать дальше.

— Что ты делаешь? — спросил Паркер. — Что ты хочешь?

Мужчина шарил рукой по стене. Возможно, в поисках выключателя или дверного замка.

— Уйти отсюда, — сказал он. — Ты ненормальный!

С этими словами он выбежал из комнаты Паркера, и его шаги по лестнице быстро стихли. Паркер заплакал. Не над тем, что этот мужчина сделал с ним, а над паникой и страхом этого мужчины. Над тем, что он сделал с этим мужчиной.

14

Жара Чикаго, исходившая от кирпичей этих ужасных зданий, придавала голосам мужчин какую-то писклявость, даже если они сливались с шумом улиц. И этими голосами и разными словами они говорили, в принципе, одно и то же.

— Эй, детка, иди сюда. Я тебе кое-что покажу!

Словно они знали эту грустную женщину с мокрыми длинными волосами, такую соблазнительную в новых туфельках.

— Садись, покатаемся?

— Пойдем выпьем?

— Поехали с нами на барбекю?

Это были не вопросы, а требования.

— Что ты здесь делаешь? — спросил его однажды один мужчина. Он был темнокожий, с большим ртом, словно сделанным из железа, и твердой, почти неподвижной нижней челюстью. Он выглядел голодным и опасным. Он процедил это вопрос второй раз будто сквозь зубы:

— Что ты здесь делаешь?

Это был самый сложный вопрос, на который Паркеру когда-либо приходилось отвечать. Он отошел от него молча, чувствуя себя подавленным, потому что ответ был невыносим.

Голоса большинства мужчин были такими же, как их руки, жесткие, толстые, обычные, фамильярные, настойчивые. Хотелось, чтобы они остановились, потому что они не знают, что делают или что говорят. Мужчины все время трогали его.

Как только Паркер приближался к мужчине, тот сразу прикасался к нему, к его одежде или к его телу. Некоторые брали его за руку и окидывали с ног до головы, когда он молчал. И, скорее всего, удивлялись этим мускулам под легкой блузочкой.

Они обычно сбивались в группки по трое-четверо, но иногда на него обращали внимание и поодиночке.

— Иди сюда! — кричали ему вслед.

Или просто обзывали: «Сучка!»

Паркер хотел продолжения с ними, но сама формулировка ими этих требований, их нарочитая фамильярность делала это продолжение невозможным. Разве это может быть серьезно, когда такое выкрикивает один из группы? Ну и дальше-то что? Они бы очень удивились, если бы он вдруг остановился, подошел к ним и сказал:

— Отлично. Все, что хочешь.

Мужчина чувствует себя униженным, если ему дают то, о чем он просит. Вместо этого надо просто давать им то, что они хотят. Это, в свою очередь, унижает тебя: говорить, мучить, материться, плевать и озвучивать самые грязные мысли. Но не более. Это был своего рода ритуал унижения и смирения: заходить далеко, но все же до определенного предела. Иногда он слышал, как женщины отвечали на эти пустые выкрики. Но они не понимают, что тем самым ставят мужчин в очень неудобное положение. Паркер знал это точно: он когда-то был мужчиной.

Он не хотел общаться с мужчинами, которым нужно было только поговорить. И никаких действий. Для них было достаточно тех слов, временами шокирующих тупых. Сейчас, в роли Шэрон, он бывал в Лоуп, чтобы, задрав голову, восхищаться высотой Сирс Тауэр и облаками, горделиво проплывающими около нее. Они будто придавали башне движения. И этот небоскреб словно маршировал. Однажды в скоростном поезде из Холстед в Клинтон мужчина в темно-синем костюме в тонкую розовую полоску, с шелковым галстуком и в голубой рубашке на пуговицах, лет около сорока пяти со здоровым лицом, аккуратно причесанными волосами, карими глазами, небольшим шрамом на подбородке, с дорогим кейсом, выглядевший слишком успешным для этого района, не как профессор, а скорее как брокер, дающий финансовые консультации на заседания Финансовых Комиссий, прошел быстро по вагону, где сидел Паркер, посмотрел ему прямо в глаза и бросил:

— Отсоси, сучка!

Это эпизод длился не более четырех секунд, но врезался в память Паркера.

Ему был нужен этот мужчина, все эти мужчины, но все-таки их жестокости было недостаточно. Они хотели всего лишь унизить его, тогда как он хотел, чтобы его уничтожили.