Чикагские гангстеры могут отдыхать

- Не, больше не надо. Если больше, могу контроль потерять.

Мы дали Мишане выпить и с опаской встали рядом с Ниной. Я ею восхищался. В трудные минуты она вдруг обретала твердость и решительность, которой иногда так не хватало нам. Все же она удивительная женщина!

Стиснув зубы так, что побелели скулы, она сделала десантным ножом надрезы на ране с обеих сторон, прокалила над огнем отвертку, намотала плотно бинт, намочила в спирту, и велев все-таки придержать для верности Мишаню, прочистила этим штырем рану недрогнувшей рукой. Мишаня весь покрылся холодным потом, скрипел зубами, мычал, но даже не вскрикнул ни разу, не то чтобы дергаться. И что такого колдовского нашептала ему Нина? Даже когда на рану насыпали порох из автоматного патрона и подожгли, чтобы окончательно дезинфицировать рану, он только вздрогнул всем телом и зашипел, как залитые водой угли. После этой процедуры нам с Семеном едва не стало дурно. Мы, конечно, много чего насмотрелись, но все равно...

А Нина хладнокровно наложила на рану тампоны, чистую повязку и велела нам помочь Мишане одеться и преложить его на диван. Мы укутали его потеплее, чтобы не прохватило в жару. Семен предложил ему выпить, но от водки Мишаня героически отказался.

- Не люблю я себя пьяного, - смущенно признался он. - Еще поломаю тут что-нибудь, не дай Бог. Я так полежу. Самое страшное вытерпел. Нине спасибо.

- Что же она там тебе нашептала, что ты такую боль адскую вытерпел и не пикнул? - полюбопытствовал я.

- А это наш с Мишаней секрет, - улыбнулась Нина, заботливо оправляя одеяло и присаживаясь рядышком с ним на диван.

Мишаня зарделся и только молча кивнул. Вскоре, обессиленный, он уснул, посвистывая носом. Нина принесла себе сверху плед и устроилась, не раздеваясь, в соседней комнате, на небольшой тахте. Дверь оставила открытой.

Мы с Семеном переглянулись и легли рядом с Мишаней прямо на полу, подстелив два матраса. Я заснул, едва коснувшись головой подушки, даже заваренный Семеном чай пить не стал. А Нина не отказалась, и Мишаня похлебал чайку. Нина велела нам посматривать ночью за раненым, предупредив, что его надо побольше поить водой, а лучше чаем.

Спал я очень чутко, очевидно, из-за нервных перегрузок, выпавших на нашу долю более чем достаточно. Проснулся от прикосновения к моему плечу. Открыл глаза и сразу же сел. Надо мной склонился Семен, приложив к губам палец. Он был чем-то озабочен.

- Что случилось? - шепотом спросил я.

- Кто-то ходил около дома, - одними губами ответил Семен. - Я выйду через крыльцо, а ты - через черный ход. Только тихо! На улице пойдем по часовой стрелке.

Я молча кивнул, нашаривая на полу оружие. Семен уже стоял у выхода.

- Может, разбудим наших? - тихо спросил он.

- Не стоит, - возразил я. - Что с них толку.

Если пришелец один или двое, сами справимся...

- А если много? Вдруг облава?

- Ну, тогда услышат, не волнуйся, - усмехнулся я.

Семен кошачьим шагом выскользнул в дверь. Я направился к черному ходу, стараясь так же бесшумно двигался, как он.

Как он выходил, я не услышал. Кажется, мне тоже удалось не нашуметь. Я постоял на ступенях, вслушиваясь в тишину. Опять пошел дождик, мелкий и частный, к тому же резко похолодало. И вдруг я услышал шорох.

Шорох прозвучал явственно и отчетливо, словно по стене дома чем-то провели. Я сначала подумал, что это Семен, но тут сообразил: нет, не может быть, он же с другой стороны дома. Я осторожно спустился со ступеней и, сжимая автомат, двинулся на этот звук, стараясь идти бесшумно, хотя мне плохо это удавалось. Правда, сам я узнал об этом позже, когда очнулся. А пока меня, увы, опять вырубили. И опять сильные, жесткие пальцы нажали мне на сонную артерию. Я даже не успел курок нажать.

Очнулся я от жуткого холода. В голове гудело, хотя по ней-то на этот раз меня не били. Во рту что-то противно и шершаво прикасалось к языку, больно раздвинув челюсти. Скосив глаза к переносице, я разглядел торчащий изо рта волосатый теннисный мячик. Меня даже передернуло всего от отвращения. Я попытался выплюнуть его, но ничего не получалось. Тот, кто его запихивал, Хорошо знал свое дело.

А вот привязал он меня не очень прочно, поскольку, несмотря на веревки, я мог немного шевелиться. Я сидел задом в ледяной луже, дрожал от холода и жалел, что хотя бы куртку не набросил, выходя на улицу. Я же не предполагал, что пробуду здесь так долго.

Я взглянул на небо. Уже светало, но ещё слишком рано, вряд ли Нина и Мишаня проснутся в это время: перед рассветом как раз - самый сон. Только бы Мишане хуже не стало. И тут я встревожено подумал о Семене.

Ведь раз я лежу здесь, точнее, сижу, связанный и с кляпом во рту, то значит, что-то подобное произошло и с ним. Если не хуже. Но я тут же с гневом погнал прочь эту мысль. Если и с ним случится самое худшее, то это сделает бессмысленным все наши жертвы и усилия.

Я рванулся, мне показалось, веревки ещё больше ослабели. Но это только показалось. Подергался, содрал кожу на запястьях и успокоился, собираясь с новыми силами и дрожа от холода. Это ж надо посадить меня прямо задом в лужу! Как нарочно!