Чикатило. Явление зверя

— Хорошо, допустим. А зачем у вас в портфеле нож? Надеюсь, его для бритья вы не используете? — спросил следователь.

— Конечно же нет. Моя работа снабженца связана с частыми поездками, командировками. Приходится получать запасные части, детали, иногда всего одну-две штуки. И чтобы отправить их на свое предприятие, мне нужно упаковывать эти детали, — Чикатило изобразил, как он заворачивает нечто, упаковывает, завязывает.

— Допустим, но как это объясняет нож? — не понял Рябинин.

— И шпагат, — помог ему Чикатило. — Вы же знаете нашу почту. У них вечно чего-нибудь нет — то ножниц, то вот шпагата. Я еще раньше упаковочную бумагу с собой возил, но сейчас вроде она везде появилась.

— То есть нож и шпагат вы используете для упаковки почтовых отправлений, Андрей Романович? — уточнил Рябинин.

— Да, именно для этого.

Медведев оторвался от протокола.

— Владимир Михайлович, я… Вы разрешите задать задержанному вопрос?

— Давай, Леня.

Медведев, чуть покраснев от волнения, спросил:

— Задержанный Чикатило, а почему вы носите с собой такой большой нож, а не складной, например? Это же небезопасно.

— Вы верно подметили, небезопасно, — спокойно кивнул Чикатило. — Я даже порезался недавно — сунул руку в портфель и чикнул пальцем по лезвию… — он показал забинтованный палец. — Нужно ножны сделать, хотя бы из картонки. А складной у меня был, хороший, с шилом и ножничками, знаете, есть такие, там еще открывашка, штопор? Сын забрал. Мне, говорит, нужнее… — мужчина рассмеялся. — Вот и пришлось выкручиваться с этим. Надо складной купить, вы правы.

— А что такое буквы М.Ц.? — Медведев кивнул на нож. — Тут вот выцарапаны.

— Это жена, Фаина, принесла. У нее свояченица в столовой работает, там ножи списывали, вот она и раздала по знакомым. М.Ц. — это «мясной цех».

Медведев вернулся к протоколу. Рябинин внимательно посмотрел на Чикатило:

— Андрей Романович, наши сотрудники видели, что вы на вокзале общались с женщиной асоциального поведения. При этом вы женаты… — он заглянул в документы, — на гражданке Чикатило Ф. С., в девичестве Одначевой, у вас двое детей. Вы понимаете, что совершили аморальный поступок?

— Ну-у, конечно, понимаю, — развел руками Чикатило с виноватым выражением лица. — Но и вы поймите… седина в бороду, бес в ребро… С женой давно не было, приболела она, а тут подвернулась эта бабенка, сама предложила. Я и решил, простите за подробность, баллоны слить. Вы же мужчины, сами небось сталкивались… — и, спохватившись, Чикатило подался вперед и доверительно сказал: — Но если общение с женщиной — нарушение закона, я готов понести наказание!

— Не ерничайте, Андрей Романович! — осадил его следователь. — Вы, между прочим, коммунист. И ваш моральный облик может стать предметом обсуждения на партсобрании. И вашей жене вряд ли будет приятно об этом узнать.

— Извините. Не нужно партсобрания. И Фенечке об этом знать не стоит. Я понимаю, что здесь вопросы задаете вы, но все же могу спросить — вы ведь не станете сообщать об этом… недоразумении? Ну, бес попутал, честное слово! Простите!

— Мы уклонились, Андрей Романович, — Рябинин побарабанил пальцами по столу. — Давайте еще раз: в течение дня вы несколько раз совершили поездки на общественном транспорте, разговаривали с разными людьми. С какой целью?

— Уточнял адрес, спрашивал, как пройти или проехать. У меня было назначено несколько встреч в разных местах, — спокойно объяснил мужчина.

— Наши сотрудники видели, как вы подходили к детям…

— Я же вам объясняю, товарищ следователь, — спрашивал дорогу. Я не смотрел, кто мне встретится первым — ребенок или старик, — Чикатило был сама невозмутимость. Голос его звучал спокойно и очень убедительно. Медведев записывал показания, нож, шпагат, вазелин лежали на столе. В полированном лезвии ножа отражалось лицо Чикатило…

* * *

Наступило утро. Дежурство Овсянниковой заканчивалось. По идее, в это время она должна была сдавать дела новой смене дежурных, но Ирина выкроила несколько минут и спустилась на первый этаж, в то крыло здания УВД, где находились камеры предварительного заключения. Обычно тут размещали тех, кто был задержан «до выяснения», дебоширов и прочую криминальную шушеру.

Девушка шла по коридору, стараясь не шуметь. Она то и дело оглядывалась. Мимо проплывали двери камер. Наконец Овсянникова остановилась у одной из них, достала ключи и аккуратно, чтобы не звенеть, отомкнула замок.

Осторожно приоткрыв дверь, она заглянула внутрь, позвала:

— Виталий! Виталий! Вы спите?

— Нет, не сплю, — раздался из камеры тихий и печальный голос Витвицкого. — Голова болит.

— Пить надо меньше, — сказала Ирина громким шепотом и отступила на шаг от двери. — Выходите, только тихо!

Из камеры появился помятый капитан. На щеке у него отпечатались пуговицы с рукава пиджака — видимо, во сне подкладывал руку под голову.

— А мы что, опять на «вы»? — Витвицкий зевнул, прикрыв рот ладонью.

— Я машинально, — Овсянникова поморщилась. — Ну и амбре от тебя. На вот «Холодок».

Она протянула Витвицкому упаковку мятных конфеток.