Чикатило. Зверь в клетке

Чикатило на секунду замер, напуганный этим окликом, даже слегка присел от неожиданности, затем медленно обернулся. В другом конце аллейки стояли два мужика, судя по сумкам и прислоненной к столбу складной лестнице — электрики-ремонтники. Один высокий, другой пониже с родимым пятном на щеке.

Чикатило испугался. Он опустил шляпу, чтобы скрыть лицо, и сорвался с места.

— Мужик! Погоди! Курить есть? — закричал высокий.

Второй двинулся было следом за Чикатило, но вскоре остановился: не догнать.

— Покурили, бля… — повернувшись к напарнику, сказал он.

— Это шо? — подошедший к нему высокий наклонился и поднял с травы светлую тряпку с темными пятнами, которой Чикатило вытирал кровь с портфеля.

— Кажись, кровь. Это он выкинул…

Обладатель родимого пятна сделал шаг к кустам, раздвинул их, проговорил глухо, встревоженно:

— Тут вещи раскиданы… Ща, погодь. Вдруг шо ценное есть…

Он неторопливо скрылся в кустах, тихо зашуршали ветки, потом все замерло на несколько долгих секунд, и любитель чужих ценностей с громким треском ломанулся обратно через кусты, падая и ломая ветки. Когда выскочил на аллейку, лицо его было практически белым.

— Дмитро, шо тама?! — спросил высокий.

— Бля-я… Там пиздец… — замахал рукой второй электрик, и его вырвало.

* * *

Витвицкий сидел за столом, Овсянникова раскладывала макароны по тарелкам.

— Представляешь, после дежурства задержали, нужно было подписать какую-то петицию в поддержку голодающего доктора Хайдера[10], — рассказывала она со смехом, звякая ложкой. — И смех и грех.

Витвицкий отложил газету, тоже улыбнулся. Овсянникова вдруг стала серьезной:

— А еще… Я уже уходила, когда сообщили: в Новочеркасске, в парке «Красная заря», — женский труп. Электрики нашли.

— Наш? — резко спросил Витвицкий.

Овсянникова молча кивнула, села к столу.

— И что нам теперь делать? — тихо спросил Витвицкий.

— Ужинать. — Овсянникова принялась за еду и через несколько секунд заговорила. — Я хотела у тебя спросить, как у психолога и мужчины: какая женщина выглядит доступнее: в чулках сеточкой или вообще без чулок?

— Ты опять за свое?! Я… Ира, я запрещаю тебе! — взорвался Витвицкий.

— Запрещаешь что? — она пристально посмотрела на Витвицкого. — Работать в уголовном розыске?

1992 год

Зал суда был переполнен. Теперь в нем, помимо участников процесса и несчитаных родственников жертв, были еще и журналисты: в стране набирала вес так называемая желтая пресса, и тысячи акул пера рыскали повсюду в поисках горячих фактов и сенсаций.

Теперь судья был вынужден задавать Чикатило вопросы под щелканье затворов фотокамер.

— Подсудимый, во время освидетельствования вы рассказали комиссии о том, что ваш брат Степан был убит и съеден односельчанами, однако архивная проверка показала, что никакого брата у вас никогда не было. Что вы можете сказать по этому поводу?

— Не знаю… Ничего, — ответил Чикатило из-за решетки.

— Также после запроса в воинскую часть и опроса ваших сослуживцев не подтвердилась информация о склонении вас к педерастии в пассивной форме и применении в отношении вас многократного сексуального насилия. Что можете сказать на это?

— Ложь! Вранье! Вы покрываете их! — внезапно тонким голосом закричал Чикатило. — Это все заговор! Я ни в чем не виноват!

— Вы также утверждали, что во время службы в армии вас якобы избивали по национальному признаку — за то, что вы украинец, — продолжал судья. — Однако установлено, что ваши сослуживцы — Погаренко, Савчук, Осадчий, Голубка, Шаний и другие — тоже являются украинцами по национальности. По их показаниям, а также по показаниям других военнослужащих вашей части, никто вас не бил и никаких конфликтов на национальной и любой другой почве в части не было.

— Я узник совести! Выпустите меня! — Чикатило вцепился в прутья решетки, начал трясти их, продолжая кричать. — Это все чудовищная ложь!

— Также не подтвердились ваши слова об обращении за психиатрической помощью. Ни одного случая в вашей медицинской карточке не зафиксировано… — Голос судьи стал громче.

— Они сожгли старую карточку! А потом написали новую! Я болен. Мне плохо. — Чикатило буквально повис на решетке, затем сполз по ней, лег на пол, закрыл глаза и сложил руки на груди, словно покойник.

Все это не укрылось от журналистских камер.

— Подсудимый Чикатило! Вы слышите меня? Немедленно встаньте! — Судья поднялся с места, сделал знак конвою. — Поднимите его! Перерыв!

Часть V

Овсянникова приехала на пригородную станцию электрички поздно вечером. Она вышла на темный перрон в длинном плаще, оглянулась — на платформе было пустынно, только вдали, под фонарем, у расписания, стояли две женщины.

Ирина сняла плащ, перебросила его через руку. Теперь она была одета так, как показывалась Витвицкому: короткая юбка, кофточка с глубоким вырезом, чулки сеточкой, туфли на высоком каблуке. На свету стало видно, что на лице у Овсянниковой был яркий, даже вызывающий макияж.