Childhood of the only lighthouse keeper

Парень медленно, со ржавым скрипом отворил проход и высветил из сумерек пару чистых кожаных ботинок, выделяющихся, будто красное сияние маяка средь бледного отсвета мертвых звезд.

Обладатель строгой обуви хриплым голосом, подавая твердую руку, продожил:

– Аарон

– Так же звали моего отца – тот мотнул предплечьем, отшагнул назад, скрывая часть собственных отчертаний за заворачивачивающей в сторону стене, точно желающей скорей уйти от дискомфорта, медленно перерастающего в ужас ветром, степенно начинающим раскачивать верха деревьев, пока жесткие стволы не начинают ломаться.

– Звучит, будто у вас с ним не очень отношения – уже поднимаясь по лестнице за смотрителем, проговорил Аарон.

– Я сейчас покажу тебе что делать – прозвучало во тьме на секунду вздрогнувшей интонацией.

– Ага, и пойдешь спать – ответил другой отраженный эхом глас, когда ход в глиняно-синий коридор открылся.

– Нет – собеседник присел за стол, освещенный теплым светом потолковых ламп, кладущих тени на его лицо, подобно пустым черным зенкам рыб, томно ложащимся на садистически занесенный нож – я не просто съедобный кусок бесполезного мяса

– Не будь тупым бараном и ложись – четко отрубил мужчина, как бьют топором, напрочь высекая устойчивые кроны промокших насквозь от дождя елок…

…На утро, как только блеклый отсвет из маленького иллюминатора в спальне синеватым ударом попал в глаза, а светильники погашенно вглядывались в никуда, сонливо прячась в уставших тенях, Кормак проснулся и сел на жесткую койку, спустя мгновение услышав нового соработника:

– Как спалось и нихера не делалось?

– Паршиво – он быстрым движением прикусил нижнюю губу и шутливо сказал – будто ты всю ночь сношал орущих детей…

Брови оппонента сошлись над налитым злобой взглядом исподлобья:

– Не смей называть меня педофилом, ясно?

Поникшая и обремененная тишина давила на натянутые бильевой веревкой нервы, готовые бесшумно лопнуть, оставляя с хрустом упавшего с верха маяка человека, разбившегося о скалы, по которым медленно скатываются ошметки органов и ручьи крови, текущие в и без того до кошмаров встревоженные воды.

– Ты уже видел сдешних кукол? – торопливо спросил сидящий.

– Ты меня понял или нет, придурок? – тональность гневливых полухриплых фраз не сменилась, словно зацикленная запись помех на фоне еле различимого ора боли, заставляющего сердце сжиматься, содрагая остановкой весь организм.

– Да…

…Рваные лоскуты скалистого берега и редкого леса булавками, иглами пронизывали складчатую ткань острова, избиваемого начавшимся в середие дня дождем, с громогласным предупреждением чернившим становящиеся еще более темно-серыми нарывы обросших облаков, агрессивно пускающих бесконечные капли, колотящие с дискомфортными и беспокойными звуками по крыше, что постоянным монотонным отзвуком долбили изнутри будто бы полой головы Кормака, выносящего сейчас коробки из пурпурных стен скорбно захламленной шитыми игрушками комнаты.

– Чем опять страдаешь? – контролирующий силуэт, облокотившись о стул и вновь приковав цепкие пронизывающие глаза к собеседнику, критикующе спросил.

– Ты сам себя сожрешь от недосыпа – парень нервно перестукнул пальцами по дверному косяку, твердой бескомпромисной петлей облегающим прямоугольник узкого прохода – готовлю тебе комнату

– Ты и тут облажаешься – грубо хмыкнул мужчина, продолжая давить собственным присутствием, ощущаемым вгоняемыми все глубже под ногти спицами, с каждым шевелением обнажающими сдавленные стоны страданий в безвыходоном и цветном, казалось, доброжелательном помещении.

Как только коробки с тряпичными игрушками оказались в комнатке первого смотрителя маяка, тот, поджав губы, медленно произнес:

– Мне нужно побыть одному.

– Ладно – Аарон быстро удалился из поля зрения, наконец оставляя Кормака наедине, доставшего марионетку с детским лицом и вышитыми женскими формами, которую, покрепче обхватив крепкой здоровой рукой и спустив штаны со звенящим звуком бляхи ремня, он вошел в месте специального отверстия с мягким силиконом внутри, продолжая процесс и уже легко постанывая от близкого надвигающегося внезапными приливом прозрачных и чистых вод к мрачному берегу грязи и камней…

…"я знаю, чем ты занимался, безнравственный ублюдок" – кривые резкие завороты чернил в истерзанных дрожью буквах на клочке бумаги парень зажал пальцами, кусая уже текущие маленькими ручейками крови мягкие, рвущиеся легким движением губы, искривившиеся в произношении забавляющей фразы:

– Если ты соберешься насиловать меня… – вновь жуткая усмешка сопроводила тремор, охвативший кисти, а за пределами башни маяка скользнул жуткий, жаждущий внимания зов птицы – твой хер будет красным и от стыда и от крови – заливистый смех прокатился по полу отрубленной рассекающим ударом кухонного тесака рыбьей головой с опустевшими глазами, наполненными жутким ничем.