Childhood of the only lighthouse keeper

Периодически поправлявший волосы с тревожной оглядкой на однотонные розовые стены, наконец распахнув выход из коридора, он вывалился из непоглядной темноты винтовой лестницы на улицу, где светлая серость заволоченного тучами неба огромным всеобъемлящим оком смотрела на маленькую точку силуэта с перевязанной рукой. Очертание покалеченного кругом обогнуло маяк, ворвавшись в перелесок, зиждившийся на затвердевших и осунувшихся со временем скалах, которые насквозь пробивали порой торчащие из камня мощные корни.

– Помогите! Пожалуйста! – пробивался девичий крик сквозь нескочаемые звуки ливня.

На переферии зрения ярким пятном переливающегося бензина в холодном темном море мелькнула девочка, прячущая правую руку за спиной.

– Тише-тише… – Кормак закрыл маленький рот рукой и прошептал на ухо – тут есть плохой человек, он услышит это и сожрет тебя к чертовой матери, понимаешь?

Ребенок молча кивнул.

– Отлично, солнышко, как тебя зовут? – мокрые пряди затемненными извилистыми стволами падали на лицо, мешаясь с текущими вниз красными каплями и по прошествии нескольких молчаливых секунд, наполненных волнительным и нескончаемым перестуком капель – ладно, девочка… – очень тихо бормотал тот, почти не открывая рта – просто девочка… я тоже был как она…

…Девчонка обнимала одну из мягких тряпичных кукол под тяжелым давлением антикварного шкафа, извилисто вырезанные узоры которого тенями придавали себе глубину и плоскость, норовя запутать ищущего выход, незаметно закидывая петлю одноцветного калейдоскопа на мягкую шею беззащитного.

– Тебе нужно внимание, да, ребенок? – заботливо шептало дитя, накренившись к голове с проедающим гнойной язвой швом.

– Ты не голодаешь? – Кормак уперся взглядом в наполненное благоговением детское лицо, казалось, расплывавшееся легким коллебанием морских вод, подступающих к самому берегу, делавших песок тежелым, темным.

Отрицательный кивок маленькой головы продолжил тревожный вопрос:

– Почему тот плохой человек так долго не появляется?

– Наверное, он… – зенки закрылись и с

несколько секунд не двигались, подергиваясь от еле заметных шевелений глазных яблок, будто черви под чешуей брошенной в песке рыбы, копошащиеся и раздирающие плоть – просто занят.

– А ты точно хороший? – когда ее губы сомкнулись в окончании вопроса, вне комнаты шорохами волочимого по дощатой половой тверди тела отразились умеренные удары подошвы, ритмично, похоже на часовые ржавые стрелы, клекочущие каждую отдельную длительную секунду предзнаменованием безысходной опасности, приближаясь, шаги нагнетающе ускорялись, пока не прекратились, приковывая внимание к пустеющему проходу, что всей собственной неизвестностью беззвучно кричал от страха, но из-за косяка медленно выглянул носок вычищенного ботинка.

– Ничего не хочешь мне сказать, падаль? – агрессивный жесткий голос кирпичной белесой глыбой упал откуда-то сверху и проломил голову с трескающимся сломом черепной коробки, вместе со сминаемыми в складку кровавого мяса, легких надломленных позвонками.

– А ты некрофил-падальщик? – с взволнованными и растянувшимися в улыбке уголками покусанных губ виновато произнес он.

– Сукин сын… – до белых костяшек сжатые обескровленные кулаки страшаще свисали острыми глыбами с видимой, ощущаемой на коже, по которой пробегал беспокойный холод, опасностью. Кормак тут же повалился с расколотым стуком, уже упавший и догоняемый жестокими атаками крепких подошв ботинок скрючился в попытке беспомощной защититься, как бродячая собака с ободранной шерстью жмется от летящих в нее камней, оставляя пугливые следы на мокром песке…

…Парень безнадежно осунулся на стуле – проявился грустным силуэтом на панорамном сером фоне загрязненного окна, с другой стороны окруженный розовыми стенами и, с опущенной к проседающей доске рукой, подобной той мягкой петле, поникшей с потолка тесной кладовки, опустошенно смотрящий на глиняно-синий вытянутый коридор, прохладой тянущий по голеням, сковывая движение закостеневших мышц, вздрогнувших при открытии черноты входной двери, за которой очередным призывом раздался принуждающий и влекущий, пугающий крик птичей глотки.

Прихожий молча подошел, сел рядом, не отрывая напряженного долбящего взгляда от собеседника, и с лаконичной жесткостью сказал:

– Я знаю о девочке.

– Что ты с ней сделал? – в словно замершем взгляде исподлобья ярость слабо поднималась откуда-то из глубин.

– Что ты с ней сделал? – аналогично отчеканил второй смотритель, подойдя вплотную и повысив тон до крика – что, тупая мразь?

Пока кончики пальцев Кормака степенно подрагивали в такт нарастающей тревоге, будто сотня пауков, иглами в мягкую кожу впивающих свои лапки, оставляющих колотые раны, ползущих один на другого без цели с едиственной инстинктичной тревожностью перед смертью, нападающий все наращивал уже бьющую злыми волнами по самому маяку, оголяя ржавую дверцу и старые стены, интонацию:

– Изнасиловал ее как ту куклу, да, ублюдок?