Чингисхан. Человек, завоевавший мир

В начале лета 1203 года Тэмуджин почти непрерывно кочевал. После скитаний в лесах Хингана он вернулся на север к реке Халха, где вплотную занялся загонной охотой и обеспечил армию съестными припасами. За это время произошли только два печальных события: Куйлдар умер от ран, полученных в сражении у Халахалджин-Элэтэ, и погиб Борохул, попавший в засаду, устроенную вражескими лазутчиками. У озера Хулун Тэмуджин разбил летний лагерь. Отсюда он разослал укоризненные послания главным противникам. В самых резких выражениях Тэмуджин отругал за предательство Алтана и Хучара; в послании Нилхе содержалось «больше горечи, нежели злости», Джамуху же он обвинял в зависти и ревности, неподобающих «анде». Тэмуджин давал Алтану и Хучару последний шанс: у них не было никаких оправданий, потому что они формально не выдвигали свои кандидатуры на избрание ханом борджигинов, хотя и продолжают претендовать на власть, возможно, рассчитывая на поддержку соплеменников. Однако – и эта часть послания была зашифрована – если они готовы в течение года исполнять роль тайных агентов при Тоориле, то он сохранит им жизнь, когда разделается с врагами{339}.

Самый пространный разнос получил Тоорил. Тэмуджин порицал старика за вероломство и предательство, непростительное не только потому, что он нарушил самые священные в степях клятвы верности, но и пренебрег добрым отношением к нему, дружбой, тем, что его вернули к жизни, извлекли из нищеты и восстановили в правах, наплевал на то, сколько для него было вынуто каштанов из огня. Если у Тоорила есть к нему претензии, то они могли бы поговорить как мужчина с мужчиной и незачем было вовлекать в такие дела семьи: «Когда у повозки о двух оглоблях сломается одна оглобля, – и волу ее не свезти. Не так ли я был твоею второю оглоблей? Когда у двухколесной телеги сломается одно колесо, – нельзя на ней ехать. Не так ли я был у тебя вторым колесом?»[36]{340} Тоорила, похоже, тронула искренность Тэмуджина, и он собирался протянуть оливковую ветвь борджигину, но сын Нилха запретил ему это делать, а на послание, обращенное к нему лично, презрительно передал, что его ответ может быть только один – guerre `a outrance[37]{341}.

Тэмуджин сознательно изобразил себя обездоленным человеком, которому ничего не остается, кроме как стенать и ругаться, хотя в действительности он набирался сил и готовился нанести ответный и внезапный удар, когда противник его будет меньше всего ожидать. Постепенно сформировалась новая коалиция, в которую вошли унгираты, икересы, нируны и, доставляя особые неприятности для Тоорила, отделившийся кереитский клан нунджин во главе с Чинкаем, который впоследствии станет одним из самых доверенных советников Чингисхана. Проявляя политическую интуицию, Тэмуджин в своих замыслах и действиях всегда учитывал интересы людей: мусульманским купцам обещал «златые горы» в торговле, когда станет владыкой Монголии; своим дружинникам – несметные богатства; изгнанным киданям, правящей династии в Северном Китае – восстановление в правах{342}.

Последнее летнее кочевье он устроил у озера Балджун на юге-востоке Монголии возле границы с цзиньцами Китая{343}. Здесь среди болот он чувствовал себя защищенным и мог не опасаться нападений, правда, условия были жуткие: озеро почти высохло, и воду надо было выжимать из горстей грязи{344}. Но здесь же произошло еще одно самое значительное событие в жизни Тэмуджина: девятнадцать старших командиров принесли клятву верности, дав обет сражаться вместе с ним до последней капли крови против кереитов: в историю этот эпизод вошел под названием «Балджунского завета», или «Балджунского договора». Монголы скрепили договор скромным пиршеством: забили дикую лошадь, сварили и съели. Существуют разные варианты текстового содержания клятвы, иногда дается такая версия: «Пусть же всякий, кто нарушит этот завет, провалится сквозь землю, как берег этой реки, и падет, как деревья в этом лесу». Дал клятву и Тэмуджин, сжав в руке ком озерной грязи: «Верша наше великое дело, я буду делить с вами, мои братья, и радости и горести, и если я нарушу данное слово, то пусть я стану подобен этой воде»{345}. Клятвенные слова монгольского предводителя сопоставимы с гордой речью, произнесенной королем Генрихом V перед битвой под Азенкуром о «нас, о горсточке счастливцев, братьев». Обычно монголы уходили от побежденного вожака, и неслучайно Чингисхан впоследствии всегда чествовал ветеранов Балджуна.