Из этого эмбриона и родилась государственно-административная система монгольской империи. По мере расширения географии завоеваний требовалось вносить усовершенствования в эту систему прежде всего для управления отдаленными территориями, вводить новые должности гражданской администрации технократов и финансовых экспертов и так называемых семуренов и дарухачи, наместников императора, хотя все эти новшества появились в двадцатые и тридцатые годы{446}. Пока же Чингисхан проводил реорганизацию, сравнимую со знаменитыми реформами Клисфена в Афинах в начале VI века до нашей эры. Аналогия оправдана, поскольку Клисфен трансформировал политическую базу в Афинах, заменив традиционное родовое деление на территориальные «кланы» согласно местожительству или «дему»: жители теперь должны были именоваться не по отчеству, а по названию местности, родового «дема», деревни. Там тоже присутствовала десятичная система и существовали мифические родственные группы или фратрии, члены которых вели свое происхождение от древних предков, затерявшихся во мгле античной мифологии. Демы объединялись в тридцать триттий, а в каждом десятке новых племен должны были создаваться три особых триттия: один – городской, один – прибрежный, один – внутриматериковый{447}.
И наконец, феномен «супертрайбализма» из возможности, которая постоянно присутствовала в монгольской истории и упускалась вследствие фракционности и недальновидности вождей, стал реальностью. Используя книжный язык политологии, можно сказать, что мы наблюдаем типичный процесс «государственного строительства». Прежние попытки проводить политику панмонголизма преследовали кратковременные цели максимизировать военные успехи{448}. Чингисхан блистательно разрушил старую клановую систему, заменив ее, по выражению одного комментатора, «реформатированной десятичной клановой структурой»{449}. Новое сословие сановников не могло передать по наследству свои привилегии детям, поскольку меритократическая система «вознаграждения по способностям и заслугам» исключала непотизм и кумовство. Лишь одна проблема, связанная с открытым приемом на службу, как это казалось «старым монголам», могла возникнуть со временем, когда в минганах и туменах большинство с неизбежностью будет состоять из представителей покоренных народов{450}.
Критики Чингисхана иногда подвергают сомнению его достижения, педантично указывая на то, что десятичная система искони принадлежала киданям, одно время доминировавшим в степях. Но такими упрощенными замечаниями вряд ли можно умалить историческую роль Чингисхана и его монголов. Они во многом шли непроторенными путями, проявляя самобытность и находчивость, не всегда удобную и приятную для соседей. Их идеология была глобалистской, они были способны молниеносно мобилизоваться, преодолевать огромные расстояния и вести немыслимо опустошительные войны. В своем менталитете и образе жизни они многое переняли из других культур, в том числе от тюрков, персов, китайцев и киданей{451}. И новое государство Чингисхана было самобытное, не простое скопление племен, а унитарное национальное образование, созданное путем слома старой клановой системы, перераспределения отдельных элементов, сращивания и слияния их в новое государственное содружество.