Чингисхан. Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка

— …прогнали китайских солдат, господин. Наши храбрые мужчины сражаются сейчас на стороне ваших воинов и гонят китайцев по ту сторону горы в леса, где их уничтожат всех до одного.

— Да поможет нам Манги-хан, старейшина!

— Манги-хан?

— Это наш бог лесов. Когда он еще пребывал среди нас, он был великим и мудрым шаманом, он был могучим и всесильным, он умел взрезать себе ножом живот и выкладывать все внутренности на блюдо. Но однажды с ним в непроходимых лесах случилось несчастье. Он заблудился и, несмотря на все свое могущество, выйти к людям не сумел и умер. С тех пор его дух покровительствует лесу и степи.

— О-о, — удивился городской старейшина. — Вы, значит, поклоняетесь многим богам?

— В небе есть один бог, но богоподобных духов много!

— А солнцу вы тоже поклоняетесь?

— Да, солнце — отец луны, потому что она получает от солнца свой свет.

Городской старейшина поник головой, подумав: «Выходит, они все-таки варвары и есть. Солнце, луна, огонь, вода. Да, они варвары».

— В вашу империю еще не приходили посланники нашей веры? — тихо спросил он.

— Ты говоришь о людях в желтых халатах?

Старейшина кивнул.

— Почему же, они иногда появлялись вместе с китайскими купцами. Но мы этих купцов ненавидим, поэтому возненавидели и тех, кто приходит с ними. И раз мы не верим купцам, мы не верим и тем, кто ютится в одном с ними шатре!

Городской старейшина расстегнул несколько пуговиц на своем халате и запустил под него свою иссохшую руку, а когда вынул ее, в ней был длинный шнурок со множеством шариков. Он протянул эту связку сидевшему на высоком коне тысячнику и почтительно проговорил:

— Хотя лучи солнца и очень горячи, воин, огня они без зажигательного стекла не дадут; точно так же волны благословенного учения Будды не могут разлиться помимо лам и монахов. Поэтому мы почитаем достойнейших лам и монахов, проникших в самые глубины учения и обладающих совершенными знаниями. Они походят на бескрайнее море, которое дарит нам самые нужные и дорогие вещи — но богатства его остаются неисчерпаемыми.

— Что это такое?

— Это четки, воин. Каждый деревянный шарик на них равнозначен одной молитве. Ом мани падми гум! Молитесь!

Тысячник уставился на круглые шарики, пропустил их через пальцы, пересчитал, улыбнулся, но вдруг хлестнул лошадь и умчался прочь. Проезжая мимо горевшего дома, он бросил четки в огонь, погнал коня сквозь дым и языки пламени и, вздымая руки к небу, воскликнул:

— Очисти меня, огонь, очисти меня, сожги во мне злые слова чужой веры, которую мне только что попытались внушить!

В узких тенистых улицах было прохладно. Только кое-где догорали еще дверные проемы и упавшие балки, иногда попадался одинокий тополь без листьев. От огня он почернел и словно осиротел. У повалившихся глинобитных хижин лежали мертвые китайцы, монголы и онгуты с открытыми ртами. Можно было подумать, что они удивляются: почему это они не могут больше ни видеть, ни ходить? Повсюду в поисках родных и близких бродили плачущие женщины и дети.

Тенгери, Бат и Тумор спрыгнули с лошадей и пешком поднялись вверх по холму. Здесь осталось еще много целых домов, а по обе стороны улочек сидели уличные торговцы, предлагавшие шелка и чай, а некоторые протягивали монгольским воинам лежавшие на продолговатых дощечках кусочки марципанов с земляными орешками.

— В таком доме я жить не хотел бы, — как бы размышляя вслух, сказал Тенгери. — Стены и крыши из глины, камней или дерева! Вечно будешь дрожать от страха, как бы крыша не обвалилась и не прибила тебя и всю твою семью.

— Эх ты, — хмыкнул Бат. — Видел бы ты дома в Хси-Хсии, с которой мы воевали несколько лет назад. У тех такие высокие дома, что когда мы выбрасывали китайцев из верхних окон, они разбивались в лепешку.

— Когда лежишь ночью в таком доме, ничего не увидишь — ни неба, ни звезд над головой, как у нас в юртах, — продолжал удивляться Тенгери.

— Зато увидишь глину, дерево и камни, — поддел его Бат.

«Эти молодые ничего толком не знают, только вопросы с умным видом задают», — подумал Бат. Любопытство Тенгери претило ему. Он видел Хси-Хсию с его позолоченными крышами и мраморными ступенями роскошных дворцов, он часто вспоминал ее никудышных воинов, которые сражались в пешем строю и еще надеялись победить, как будто пеший воин хоть когда-нибудь брал верх над всадником. Они умирали под нескончаемый хохот монголов, их топтали десятки тысяч подкованных лошадей. А всему виной жизнь в каменных домах.

— В городах живут одни дураки с жирными, как курдюки, телами, — сказал наконец Бат. — Заползет такой в свои стены, где и буря ему нипочем, и дождь не намочит, и спит себе на мягких циновках. Целыми днями сидит на одном месте и хиреет. Многие из них ткут шелк, ковры и собирают чай. Но разве от этого наберешься храбрости? Их даже ни один волк не вспугнет — волки эти города стороной обходят. А те, что куют мечи, кинжалы и топоры, обращаться с ними не умеют. Все они спят и видят, как станут торговцами. Хан тоже говорит: городской народ глуп и изнежен. И еще хан сказал, что он ни за что на свете не стал бы жить в каменном доме.