Чингисхан. История завоевателя Мира

/279/ Когда Шараф ад-Дин прибыл в Устуву, он поселился неподалеку от Святыни (mashhad)[1512]. Хранитель святыни обратился к эмиру Аргуну, который дал ему милостыню и приказал выдать жалованную грамоту (parvana) на восстановление Святыни и обработку земли волами (diraz-dunbal). Когда грамота попала в руки человека, не сведущего в делах и забывшего о Творце, он велел бить хранителя по голове, и тот упал, оглушенный, и вмиг потерял сознание. По истечении месяца после Навруза он отвязал волов (chabar-payan) и пустил их в поле.

Ко времени его прибытия в Тус болезнь, которой он заразился в Тебризе, усилилась, и он с большим трудом держался на ногах.

Я терплю злых людей для того

, чтобы показать,что меня не сломит изменчивость судьбы[1513].

И Ангел Смерти, наточив зубы Рока, произнес слова Жребия:

И когда Смерть протянет к тебе свои лапы

,ты не найдешь от нее амулета[1514].

Наконец его силы отказали ему, и его слабость взяла верх. Он улегся в постель, поскольку уже не мог ходить, и ослеп на правый глаз.

Ты пил, как вино, кровь невинных,
пришло время перевернуть чашу.

Но хоть и лежал он на ложе и тюфяке смерти, он все же не вынул вату невежества из своих ушей и не утолил свою алчность. Он беспрестанно разевал рот и прикладывал язык к небу, чтобы сказать: «Такой-то и такой-то должны заплатить столько-то». И пришла очередь даже его родственников, и он покусился на богатства своей жены и обложил их налогом в десять тысяч динаров. Им теперь овладела боль, которую лекари не в силах были исцелить, и в своей душе он смирился с угрозами Ангела Смерти и /280/ понял, что не сможет сопротивляться этому врагу. Созвав своих слуг, он высказал свою последнюю волю и отправил эмиру Аргуну такое послание: «Я нахожусь на краю могилы, и нет никакой надежды на выздоровление. Если будет произведено хоть малейшее изменение в тех мерах, что я принял, или в налогах, которые я установил для каждого, или если будет допущена в этих делах какая-то небрежность, тогда развалится весь фундамент управления. А что до тех людей, которых решено было устранить, то их ни в коем случае нельзя оставлять в живых».

И не успело его послание достигнуть эмира Аргуна, как он поспешно отбыл «на костер Господа и в Его ад». Эмир Аргун отменил все установленные им налоги и освободил всех узников от их оков. Все живое восприняло смерть Шараф ад-Дина с величайшим облегчением и увидало в окончании его бесчестной жизни весть о приходе в этот мир добра. И сказал Господь Всемогущий: «Не могут сравняться два моря: это — сладко, пресное, приятное для питья, а это — соленое, горькое»[1515]. Да восславится Всевышний, Который создает то, что пожелает в Своей мощи! С одной стороны, он создает человека, подобного этому, и делает его мишенью для людских проклятий, а с другой стороны — такого, как министр Ялавачи Махмуд, средоточие человеческих помыслов и надежд; и одних он поражает бедствием, а другим дарует блаженство.

Многое хоть и кажется похожим, однако на деле различно, как, например, вода и небо, ей синевой подобное[1516].

В то время, когда этот негодяй находился в Тебризе, Джамал ад-Дин Али из Тафриша, один из первых людей Ирака, которого его противники, из зависти или потому, что так оно и было, называли вестником несчастья, поступил к нему на службу и стал участвовать в его делах. Шараф ад-Дин возвысил его за его помощь и поддержку в дурных поступках и угнетении после того, как рукой людских предчувствий на него были надеты оковы изгнания и уединения. «Ибо одни тираны лучше других». Назначив его, Шараф ад-Дин умер, и каждый современник посвятил этому стихи, и вот одно из них.

Увы

, скончался Симал ад-Дин[1517],от чьей жизни зависело величие Веры!
На его могиле начертаны слова:
«Это дело рук садра Джамал ад-Дина».

И поэт из Тебриза по имени Зуджаджи написал такую киту: