Чингисхан. История завоевателя Мира

монголы устроили засаду у них на пути и ждали в безмолвии. Туркмены не могли узнать друг друга [в темноте], и когда они прибывали небольшими группами, монголы сбрасывали их в воду и развеивали по ветру уничтожения. Сломив таким образом их мощь, монголы как ветер обрушились на их лагерь и оставили после себя следы, которые оставляет волк, напавший на стадо. И так туркмены, число которых превосходило семьдесят тысяч, были разбиты горсткой людей. Большинство их бросились в воду и утонули, а остальные бежали. Ибо пока монголам помогала Фортуна и пока их поддерживала Судьба, никто не мог победить их, и тот, чье время еще не пришло, бежал прочь, бросив оружие.

Так монголы двигались до наступления ночи и собрали на равнине стадо из шестидесяти голов скота (включая овец), которое туркмены отогнали от городских ворот, а также другое добро, сосчитать которое не было возможности. На следующий день, который был первым днем месяца мухаррама 618 года [25 февраля 1221 года] и последним днем жизни большинства жителей Мерва, Толи, этот разъяренный лев, прибыл со своим войском, подобным темной ночи и бушующему морю и числом превосходящим песок в пустыне, в котором «все были знаменитыми воинами».

Он самолично подошел к Воротам Победы с пятьюстами всадниками и объехал прямо вокруг города; и шесть дней они осматривали укрепления, стены, ров и минарет [sic][488] и пришли к заключению, что запасы горожан позволят им обороняться, а стены были мощным бастионом, которые выдержат их атаку.

На седьмой день,

Когда сияющее солнце пыталось накинуть свой сверкающий аркан с высокой крепости,

все войско собралось вместе и остановилось перед воротами Шахристана. Они вступили в бой, около двухсот человек высыпали из ворот и перешли в наступление. Сам Толи сошел с коня —

Он зарычал, как разъяренный слон, поднял над головой щит и обнажил руку[489]

— и бросился на них. И монголы вместе с ним бросились вперед и загнали их назад за городские стены. Другие вырвались из других ворот, но монголы, стоявшие там, отразили атаку. И так горожане нигде не могли достичь результата и не могли даже голову высунуть за ворота. Наконец мир облачился в траурные одежды, и монголы выстроились в несколько колец вокруг укреплений и так простояли всю ночь, так что никто не имел возможности выйти.

Муджир аль-Мульк не видел другого выхода, кроме как сдаться и покориться. Поэтому утром, когда солнце убрало черную вуаль со своего подобного луне лика, он отправил Джамал ад-Дина, одного из главных имамов Мерва, в качестве своего посла и попросил пощады. Ободренный учтивыми словами и обещаниями, он собрал в подарок бывших в городе четвероногих — лошадей, верблюдов и мулов — и отправился к Толи [лично]. Толи расспросил его о городе и более подробно о богатых и знатных. Муджир аль-Мульк вручил ему список, в котором было двести человек, и Толи велел привести их к нему. О допросе этих людей можно сказать, что «земля сотряслась своим сотрясением»[490], а о выкапывании их зарытого имущества, денег и вещей, — что «земля извела свои ноши»[491].

После этого монголы вошли в город и выгнали всех его жителей, вельмож и простолюдинов, в поле. Люди выходили из города четыре дня и четыре ночи; монголы останавливали всех и отделяли мужчин от женщин. /127/ Увы! Скольких красавиц, подобных пери, оторвали они от груди их мужей! Сколько сестер разлучили с братьями! Сколько родителей потеряли рассудок при виде насилия, чинимого над их дочерьми-девственницами!

Монголы приказали убить всех горожан в том числе женщин и детей, за исключением четырех тысяч ремесленников, которых они выделили и отобрали среди других, и некоторых детей, мальчиков и девочек, которых они увели в плен, и не щадить никого, ни мужчин, ни женщин. Жители Мерва затем были разделены между солдатами и пленными воинами, и, если говорить коротко, каждому из них выпало убить три или четыре сотни людей. Жители (arbab) Сарахса отомстили своему кади [с такой жестокостью], которой не знали ислам или религия и перешли все границы в унижении и поношении [других мусульман]. И так многие были убиты к наступлению ночи, и горы стали как кучки земли[492], и равнина пропиталась кровью могущественных.

Мы состарились на земле

, на просторах которой всякий идущий ступает по щекам дев и грудям юношей.