Чингисхан. Тэмуджин. Рождение вождя

Старик надрывно кричал, наклоняясь вперед, поворачиваясь направо и налево. Порывы ветра, то и дело проносясь по травянистой пойме, с шумом раскачивали ветви прибрежных ив, заглушали хрипловатый голос старика, относили его слова в сторону.

Тэмуджин видел, как примолкла толпа, как в дальних рядах мужчины прикладывали ладони к ушам, вслушиваясь, и впервые по-настоящему почувствовал в груди жар гордости за свое племя, за то, что и он есть отпрыск рода великого Хабула.

– Эту плеть, – старик вынул из-за пазухи сплетенный им ремень, потряс им над головой, будто грозя стоявшим перед ним людям, – эту плеть он на наших глазах свил из восьми ремешков за время, за которое вскипает в котле вода. Кто из вас так сможет? – он обернулся к строю подростков. – Молчите?…

Не дождавшись ответа, он снова повернулся к толпе:

– Ну, какое сейчас состязание? Начинайте, – махнув рукой, он отъехал к толпе старейшин.

К тем подходили молодые мужчины, помогали им спешиться и, приняв у них коней, проводили к расстеленным на траве войлочным сиденьям. Старейшины, с трудом распрямляя согбенные спины, важно рассаживались на почетных местах.

Неожиданно где-то позади громко забили барабаны. Тэмуджин едва удержался, чтобы не оглянуться. Толпа всколыхнулась, расстраиваясь, и медленно потянулась к месту стрельбы – к взрытой на земле черте для стрельцов и расставленным в ста алданах от нее длинным рядам ременных клубков величиной с кулак взрослого мужчины.

Тэмуджин спешился вслед за другими подростками и, передав коня подбежавшему слуге Дэй Сэсэна, придерживая тяжелый колчан на поясе, подошел к черте. Народ густыми рядами стоял по обе стороны, растянувшись от стрелков до самых мишеней. Глухой гомон толпы то и дело перекрывался хохотом и руганью спорщиков.

Стрелял Тэмуджин хорошо, и сейчас, стоя под сотнями взоров, устремленных на него, чувствовал себя уверенно. Он знал, что где-то поблизости стоит его Бортэ, смотрит на него, и от этого где-то в груди шевелилось новое, радостное чувство. Было светло и легко на душе оттого, что сейчас он удивит и обрадует ее своей стрельбой.

В борджигинских куренях часто состязались в такой игре – кто больше выбьет мишеней. Еще дядя Мунгету, когда был жив, готовя своих племянников к состязанию с юношами других родов, учил: нельзя спешить, нельзя и медлить, нельзя смотреть, как стреляют другие, нельзя слушать криков толпы – нужно отрешиться от всего и думать, что ты один в голой степи, нужно представлять в уме, как тупой наконечник твоей стрелы направляется прямо в середину лежащего вдали куска мишени.

Но Тэмуджин умел еще и другое. В последнее время он почти не целился глазами, вместо этого он стал чувствовать цель руками – они без него знали, куда и как стрелять, и делали все сами. Выпуская стрелу, Тэмуджин уже знал, что попал. Дед Тодоен этой весной на тайлгане обрезания лошадиных грив заметил его стрельбу и перед всем народом объявил, что такое чутье приходит только к тем, в чьих жилах течет шаманская или дарханская кровь. Тогда же и подарил ему семнадцать заговоренных годоли, не знающих промаха. Тэмуджин до сих пор не трогал их, храня в отцовском сундуке, а теперь все они были в его колчане, на них он и надеялся.

Из толпы вышел статный молодой мужчина в синем шелковом халате. В правой руке он держал длинный, около алдана, лук из оленьего рога; из колчана торчала единственная стрела с синим оперением из правого крыла селезня. Мужчина прошел вдоль строя подростков и встал рядом с Тэмуджином. Толпа снова притихла. Вынув стрелу-йори из колчана, он поднял ее высоко над головой, показывая народу, затем, быстро приладив к тетиве, резко натянул до самого жала. Тонкий свист хлестнул по ушам и унесся в сторону мишеней. Мужчина отошел в сторону, и стрелки одновременно подняли луки.

«Бухэ Бэлгэтэ хаган, направляй мои стрелы…» – мысленно произнес Тэмуджин и первым выстрелом выбил крайнюю мишень.

Толпа вновь зашумела, дружными вскриками встречая точные выстрелы подростков. Тэмуджин, отрешившись от всего, неотрывно смотрел вперед прищуренными глазами. Руки его размеренными движениями посылали стрелы одну за другой.

Из пятнадцати его стрел только две ушли мимо цели, у других по пять и больше мишеней стояли нетронутые. Крики толпы усиливались, сливаясь в беспорядочный рев, многие с силой топтали травянистую землю кожаными гутулами, махали руками, и Тэмуджин не мог понять, от восторга его стрельбой или от досады на своих стрелков шумят хонгираты.

Стрельба сменилась скачками… Состязания, одно за другим, шли почти без перерыва, лишь менялись места на лугу да распорядители из молодых мужчин сменяли друг друга. Тэмуджин шел туда, куда шли другие подростки, делал то, что и они, и к концу он уже не мог припомнить, что было прежде, а что позже: скачки, стрельба на скаку, борьба, метание копья… Лишь крики толпы да непривычный для слуха трескучий говор хонгиратов врезались в память от этого дня.

Солнце перевалило на западную половину, когда он после последнего состязания – метания аркана – усталый, на запотевшем коне, встал в ряд со своими соперниками.