Чингисхан. Верховный властитель Великой степи

Защитники этих основательных оборонительных сооружений располагали не менее серьезным вооружением. Двойные и тройные арбалеты стреляли трехметровыми стрелами на километр (эти поразительные данные были засвидетельствованы персидским источником во время нападения монголов на замок ассасинов в 1256 году). Другой осадный лук времен Тан мог стрелять семью видами стрел на 500 метров, и они «пробивают все, во что бы ни попадали, даже городские стены и валы».

Роль артиллерии выполняли катапульты, которые называют «боевой рогаткой», они были установлены на подвижной платформе с рычагами до 10 метров длиной, на одном конце которых нагружали камни, а другую оттягивали канатами. Команда из шести человек под руководством «артиллериста» со стены могла, натянув канаты, швырнуть 25-килограммовый булыжник на 200–300 метров.

Все это оружие могло быть приспособлено для стрельбы широким набором зажигательных снарядов, ибо шли первые пробы применения пороха в военном деле. Горящие стрелы, выпускаемые осадными луками, зажигательные ядра, забрасываемые боевыми рогатками — некоторые делали из воска, если они должны были гореть медленно, другие со специальными острыми шипами, чтобы те застревали в дереве, иные, изготовленные из керамики и наполненные расплавленным металлом, — все они были предназначены для поджога штурмовых лестниц и осадных башен…

Это оружие не только сдерживало монголов, но и служило учебным пособием. Для того чтобы брать и удерживать города, следовало овладеть этим оружием с помощью пленных и перебежчиков.

Осада Бейджина (Чжунду. — А. М.) длилась почти год, до весны 1214 года. Это было трудным временем для монголов, у которых, как рассказывали, разразилась какая-то эпидемия, у них закончились припасы…

К весне положение защитников было еще хуже»[936].

Алтан-хан и его окружение вынуждены были расписаться в полной небоеспособности своего не столь уж и малочисленного войска. Причиной этого ими признавались «устарелость войска и трусость генералов», а «надежда на успехи в возвращении потерянного» им виделась в том, чтобы «в настоящее время, назначив полководца, не стеснять его законами и не удерживать предписаниями, но, давши ему полную власть, позволить вполне показать свой ум и искусство»[937].

Юан-шуай, что значит «эмир всего войска», Гао-ци, чувствуя, что в этой ситуации может потерять свою должность, решил «показать свой ум и искусство»: им (был поставлен вопрос): «Войско монголов все разболелось от (непривычного) жаркого климата, что будет, если мы сразимся с ними теперь?

Другой эмир в сане везира, которого называли Онгин чин-сан (Вангин чинсан. — А. М.), сказал: «Это не годится, потому что собранные у нас войска имеют в равнине жен и детей. Откуда можно знать их помыслы и мысли каждого? Если мы будем разбиты, они все рассеются, а если монголов разобьем мы, наши войска целиком уйдут к (своим) женам и детям.

Как же можно на авось выпускать из рук место предков и великий сан царский?! Дела нужно делать обдуманно! Теперь благо будет в том, чтобы мы послали посла (к Чингисхану) с тем, что мы подчиняемся (ему), и (монголы) во всяком случае (после сего) уйдут из страны, а тогда мы устроим другой совет!»

Алтан-хан одобрил эту речь и отправил посла к Чингисхану…»[938]

В то же самое время (весной, в третьей луне года цзя-сюй… — 12 апреля — 10 мая 1214 г. — А. М.) в ставку Чингисхана (в северных предместьях Средней столицы. — А. М.) возвратились все его военачальники после победоносных рейдов по территории цзиньской империи.