Чиновник для особых поручений

– Среди рабочих такого определенного настроения нет, – продолжил он. – Но мы должны звать массы в борьбу не только тогда, когда настроение кипит. Раз мы организация, пользующаяся влиянием, наша обязанность – будировать настроение массы. Демонстрация солдат без рабочих – это нуль. Формулировку требований солдат дадут рабочие. Когда правительство готовит наступление, мы обязаны дать ему отпор. Будет ли армия разбита, или она победит, результатом того и другого будет разгар шовинизма. У нас сейчас мало данных для суждения о настроении масс. В пятницу назначено собрание из верховых и низовых организаций, которое даст нам такой материал.

Он усмехнулся.

– Наша обязанность сорганизовать эту демонстрацию. Это смотр нашим силам. При виде вооруженных солдат буржуазия попрячется.

На этом совещание было закончено, и присутствующие, шумно отодвигая стулья, потянулись к выходу…

…Александр Федорович Керенский мерил шагами свой просторный кабинет. Переболев в детстве туберкулезом бедренной кости, он до сих пор вернувшуюся подвижность воспринимал с удовольствием. Когда он находился под наблюдением полиции, то значился в их списках под кличкой «Скорый» – для слежки за ним приходилось нанимать извозчика. Поднадзорный имел очень неудобную привычку вскакивать в трамвай на ходу и покидать его таким же образом.

– Достиг я высшей власти…[45] – вполголоса пропел он, остановившись перед огромным зеркалом.

Керенский с удовольствием рассматривал глядящего на него из зеркала человека в полувоенном френче. Красив истинной мужской красотой, лишенной какой-либо кукольности или слащавости: высокий, черноволосый, с крупными, четкими чертами лица. Темно-карие глаза, «орлиный», слегка длинноватый нос. Рука по-наполеоновски заложена за борт френча. Хорош!

Он улыбнулся своему отражению и, быстрыми шагами отойдя от зеркала, опустился в кресло. Следовало обдумать сложившуюся ситуацию. Пока во главе большевиков был хорошо знакомый по детским играм Володька Ульянов, задача, стоящая перед Александром Федоровичем, не казалась сложной. Но нелепая гибель приятеля осложнила все до предела. Не нравился ему этот грузин! Вот не нравился, и все тут!

– Сталин в курсе всех дел, он под полным контролем, – вспомнился холодный голос куратора. – Делайте свое дело и ни о чем не беспокойтесь.

Керенский вскочил и быстро зашагал по кабинету. Англичанину легко рассуждать! Он в любой момент сел на корабль и смылся в свой туманный Альбион, а ему каково? Ни хрена они не понимают – ни русских, ни тем более грузин. И хотя Николай Чхеидзе, его соратник по «думской ложе» «Верховный совет Великого Востока», тоже уверял, что Сталин не представляет для них никакой опасности, беспокойство не проходило.

Он, конечно, знал о готовящемся десятого июня выступлении. Знал и то, что среди большевиков нет единства – Военный комитет тянет одеяло на себя, ЦК упорно стремится поставить его на место.

«Робеспьеры, – насмешливо подумал Александр Федорович. – В двух шагах от заветной цели глотки друг другу перегрызете».

Он прекрасно понимал, что все это относительное майское затишье обманчиво, как весенний лед. Кажется, ничего не изменилось, и привычная, протоптанная за зиму тропинка все та же, но вот шаг, другой, и вдруг предательски треснет под ногой лед, а снег начнет темнеть, быстро напитываясь талой водой. И дай бог, если успеешь упасть и отползти! А не то вдруг просядет под ногами казавшаяся надежной тропинка, и схватит ледяная вода, пропитывая одежду, потянет под кромку, прямо ко дну.

Ни одна из тех задач, что были поставлены временем, не была решена. Ну, свергли царя, ну, свобода, ну, ура… дальше-то что? И, отодвинутые «на потом» трудности, лежа без движения, наливались злой каменной силой, обещая грыжу тому дураку, которому придет в голову их поднимать. А поверх них наваливались новые проблемы, которые они создавали своими руками. И не потому, что дураки, а потому, что выбор был между засадой и западней: куда ни кинь, везде клин. Он внутренне содрогнулся, вспомнив ледяные безжалостные глаза англичанина. Керенский не был трусом, но тут ситуация была безнадежной. Все равно, что героически встать на пути у паровоза.

Послышались чьи-то шаги. Керенский, резко повернувшись, шагнул навстречу. Вошел князь Дмитрий Иванович Шаховской, министр государственного призрения.

– Секретарь ваш куда-то отлучился, – пояснил он на вопросительный взгляд Керенского. – Там генерал Потапов просит его принять.

– Благодарю вас, Дмитрий Иванович, – склонил голову военный министр. – Не сочтите за труд, передайте – пускай заходит.

Шаховской, кивнув, вышел.

«Потапов, – потер лоб Керенский. – Из военной разведки. Сейчас начнет жаловаться на развал дисциплины в армии или изобличающие материалы на министров предъявлять. Словно я сам не знаю, что Чернов на немцев работает, а Львов на англичан».

– А, здравствуйте, Николай Михайлович, проходите, пожалуйста.

– Господин министр, разрешите…

– Да полноте, господин генерал, оставьте вы этот тон, мы же не на смотровом плацу. С чем пожаловали? Что-то важное?