Чё это вы делаете? Рассказ

          - Я же говорил, - пробормотал раздражённо, - на любовь у меня не хватает ни времени, ни сил, ни… желания. – Поднялся, подошёл к ней, встал рядом. – Это ты.

          - Я? – удивлённая натурщица внимательно вгляделась в пестрящий буйным разноцветьем портрет кисти доморощенного Сезанна. – Глаза, пожалуй, мои, - произнесла неуверенно, - нос и губы с натяжкой можно признать за собственные. А волосы, волосы почему каштановые? Разве это мой цвет?

          - Представь себе, - рассмеялся художник-реалист, - рисовано с натуры.

          Она невольно потрогала ладонью свои вычерненные волосы, поискала глазами, поворачиваясь во все стороны, зеркало, забыв, что мужикам оно не нужно.

          - Знаешь, хочу перестать краситься и буду отращивать – удобнее и хлопот меньше, как ты считаешь?

          Доморощенный Зверев смерил её профессиональным оценивающим взглядом с головы до пят, хотя достаточно было бы и с головы до плеч.

          - Одобряю, - улыбнулся приветливо. – Люблю в женщинах всё естественное, природное, - и добавил, смущаясь: - Ты и без марафета ещё совсем ничего, на все «ять».

          - Спасибо, - машинально поблагодарила симпатяга и, не удержавшись, похвасталась: - А мне вчера подарили цветы, за просто так.

          Рогатый чуть отодвинулся, нахмурясь, совсем отошёл и снова присел на стол, прямо на бумагу.

          - Поздравляю. Не ошибусь, наверное, если предположу, что щедрым дарителем был твой шеф. – Она не ответила, давая понять молчанием, что он не ошибся. – Ты прости, но мне очень не нравится ваша эфемерная затея накормить пол-Сибири дешёвым мясом, выкинутым из-за бугра. Дешёвого в наше время ничего не бывает. Скажи, этот твой джентльмен подписывает бумаги твоего бизнес-плана?

          Главная экономистка пожала плечами.

          - Он подпишет потом.

          - Ты уверена? – пристал доморощенный Жеглов.

          - Почему бы и нет? – ответ был, однако, неуверенным, особенно теперь, в конце работы над планом, когда её и самою терзали сомнения в законности и честности мясной авантюры.

          - Боюсь, что с твоими подписями он готовит тебя на замену себе в тюряге. Он – с юга?

          - Армянин.

          - Эти парни умеют подставить нашего брата, лоха. Смотри, не попадись, вспомни отца.

          Надежда Сергеевна снова нервно передёрнула плечами, грубо и невпопад заметила:

          - Не меряй всех на свой аршин! – и быстро вышла, забыв чистый лист.

-----

          Когда все угомонились, покончив счёты с очередным днём, и ночь властной темью вступила в свои права, развесив дежурные гирлянды мерцающих звёзд, Иван Борисович, томимый предчувствием больших перемен, уединился в маленькой и уютной угловой комнатке с камином, специально предназначенной для пускания слюней и слёз, присел на низенькую скамеечку, разжёг огонь, уложил пару сухих берёзовых поленьев и бездумно наблюдал, как огонь оглаживает их, добирается до бересты, искрясь, сдирает белую шкуру и разом охватывает оба полена. Итак, решение принято и утверждено! Осталось только спокойно взвесить все «за» и «против». А можно и не взвешивать, поскольку отступать от него он не намерен ни при каких обстоятельствах, а потому, не колеблясь, откладывал на чашу «за» самые весомые аргументы, а для соседней оставлял кое-что по мелочам. Скорее бы наступало утро, а с ним и новая жизнь. Кто-то вошёл, но он, разомлев, даже не повернулся посмотреть, решив, что это неугомонная и беспокойная Вуги.

          - Думаешь? – послышался в сгустившейся темноте голос Надежды. Она подошла, встала рядом, тоже уставившись на разрушительную и созидающую игру огня.

          Иван Борисович недовольно пошевелился и прежде, чем ответить, с ожесточением обстукал обгоревшие поленья и положил сверху ещё два.

          - Так уж мы устроены, гомо сапиенсы.

          - Хорошо, если не диван сопиенсы. – Судя по тусклой тональности приглушённого голоса, настроение у неё было не ахти. - Подвинься, - присела рядом на скамеечку, тесно прижавшись тёплым боком. – Я тоже всё думаю.

          - Ну и как? – равнодушно поинтересовался сдвинутый сосед, недовольный тем, что его томительное и приятное одиночество было нарушено. – Удалось что-нибудь добавить к двум пунктам?

          На красных губах мыслительницы, подсвеченных огнём, проступила лёгкая улыбка.

          - Только одно: я ухожу из фирмы, немедленно. – Иван Борисович, повернув голову, бросил на её лицо оценивающий взгляд – оно было спокойным. – Вернусь на макаронную, буду приходить домой вовремя, не мотать нервы ни себе, ни вам. Стану помогать матери, помирюсь с сыном…

          - А со мной? – быстро вставил муж. – Ты, если из-за моих предположений, то не очень переживай, в крайнем случае, обещаю носить тебе передачи каждое воскресенье.

          Она тихо засмеялась.

          - Ты всегда был добрым.

          - Есть такой недостаток, - подтвердил добряк, - но я с ним борюсь, - и, вздохнув, - правда, безуспешно.

          - Ну, что у нас за жизнь! – почти простонала Надежда Сергеевна. – Всё-то делаем торопясь, не замереть, не обдумать, не вздохнуть, не пёр… Всё-то надо, надо, надо! Куда спешим, зачем торопимся?

          Иван Борисович, не удержавшись, обнял её за талию, прижал к себе, защищая.