Чёрное солнце

– Легкомыслие. Ты привыкла жить по правилам, если ты хоть раз доверишься судьбе и дашь себе волю, ты почувствуешь настоящие эмоции и чувства. Главное – не думать. Это, пожалуй, единственное, в чем ты не идеальна.

Он отошел и сел на кровать. Посидев секунду, он достал из тумбочки красное наливное яблоко, нож, и разрезал на несколько частей. Почти в темноте.

– Твой брат тоже не такой уж и сильный и могущественный. Если человек никого не боится, значит, за его спиной стоит кто-то тот, кого он боится до крови из глаз. Я тебе соврал. Я знаю тебя дольше, чем с первой встречи. Когда я понял, что умираю, мне пришлось собрать всех доступных наемников, среди ста восьмидесяти человек оказался Мэдоку. Он сказал, что будет работать лишь под началом нанимателя, и я согласился. Нанимателем оказался Клод, он, не раздумывая, предложил твою кандидатуру, сказав, что лучше тела нам не найти, я решил убедиться, это привело тебя к Серову, и его смерть, кстати, устроил Клод. И смерть твоих друзей. Все это нужно было для того, чтобы привести тебя ко мне.

– Это все понятно, все тут думают только о себе…

Он перебил меня.

– Не скажи. Если моя душа отправится в ад, где ей место, то, скорее всего, она там свергнет короля, а это никому не надо. Так будет лучше для всех.

– Ради этого нужно было убивать невинных людей?

– Только ради этого? Подумай, как много нового ты осознала и приобрела после их смерти, ты наконец-то почувствовала боль, ты добилась чувств мыслями.

Меня прошибло на смех.

– Правильно Мэдоку говорил, никого не будет достоянного меня, и такого же умного. Как бы тебя не боялись, ты так и не понял, что такое настоящие чувства. Чувства нельзя заработать и за них нельзя бороться – они либо есть, либо их нет. Мысли – это сильнейшее оружие человека и похитителя, но это в то же время и орудие для самоубийства. Мысли, желающие перерасти в чувства – мощнейший механизм самопоедания. О чем я, черт возьми, должна разговаривать с человеком, я даже не могу понять, кто ты, который думает, что чувства равносильны мыслям. Кто учил тебя этому?

– Бесчувствие, – он помрачнел и затух, – я так и не научился чувствовать. Я слишком глуп и низок, чтобы быть владельцем души.

– Ну что за драма!

– Прости.

– Не извиняйся. Теперь уже ничего с этим не сделаешь, мертвых не вернуть, да и… это не самая страшная смерть в моей жизни. Без них мир не остановится. Давай я дам тебе второй шанс: скажи, что я приобрела, потеряв друзей?

Этим я поставила его в тупик. Марк задумался.

– Откуда я знаю? Ты же их потеряла, а не я, – начал злиться он. – Ешь яблоко и молчи.

В 12 загрохотал фейерверк. Подросток сел на подоконник, и смотрел, пока в небе не погас последний сверкающий шар. Он еще долго, не проронив ни слова, смотрел на звезды, на сияющую Москву, качающиеся заснеженные ветви за окном. Он долго молчал и о чем-то думал.

Умер он у себя на больничной койке, на последок сказав мне лишь то, что времени я могу терять сколько угодно, у меня его вдоволь.

Домой я вернулась в шесть утра, опустошенной и замерзшей. Усталости я не чувствовала, внутри меня все бурлило и восхищалось. Мэдоку не было в квартире. Несколько раз он сбросил трубку, этого было достаточно, чтобы убедиться, что он жив. Скорее всего гоняет паршивый чай с Клодом за не менее раздражающими нервными разговорами.

Я переоделась и повесила платье. В моей голове не затихали голоса, душа подстраивалась и перебирала все мои воспоминания. Она никак не сопротивлялась, переходя ко мне. Она пахла чем-то неизвестным для меня, и разглагольствовать ароматами не спешила, это был запах и ощущения эпохи за две до моего рождения, совершенно иной мир. Шепот постепенно стихал, тогда я и поняла, что хочу курить, и, скорее всего, буду, что это стало нормальным для меня. Многое теперь изменится, что-то привычное станет чужим, и то, до чего у меня еще не дошли руки войдет в быт и останется привычкой.

В семь хлопнула дверь. Я вышла. Мэдоку моей новой вредной привычке не обрадовался, хоть и не подал виду.

– Давно ты тут? – спросил он.

– С шести.

– Она в тебе?

– Типо того.

– Хм, почему так неуверенно?

– Напрягает, что теперь все будет с ног на голову.

– Просто будешь чаще колебаться в выборе пирожных к вечеру, а так нормально, – он прошел в кухню.

– Ты же шутишь, да?

– Нет, я тебя успокаиваю.

Я села рядом с ним на диван. Мэдоку забрал у меня сигарету и докурил.

– О чем ты разговаривал с Клодом?

– О тебе, о ком еще, – он был сильно напряжен, отвечал коротко, я сразу почувствовала подвох. – Мы пришли к согласию.

– Правда? К какому?

– Ну, нам помог Анго. Кто-то из людей Клода всадил ему пулю в лоб, еще в поместье, и они открыли огонь.

– Вот черт… он же выжил?

– Ему придется долго восстанавливаться, но он жив. Как можно говорить о высшем существе нежити, что оно живо, по сути никак. Ни жив, ни мертв. Мертв скорее не Анго, а Клод.

Я обомлела.

– Как это случилось?