Чёрные тени красного Петрограда

Революция, на каждом шагу сопровождавшаяся криками о свободе, в первые же дни породила манию арестов. «Была какая-то эпидемия самочинных арестов» — вспоминает народный социалист Пешехонов ещё о мартовских днях. Он же, сам того не замечая, объясняет причину: «На толпу, которая уже заполнила комиссариат, мои приговоры (отпустить под подписку. — А. И.-Г.) производили неблагоприятное впечатление. Я вынужден был держаться преднамеренно резкого тона… Только таким путём мне удалось поддержать свой авторитет… как представителя революционной власти». Агрессия масс требовала крови. Единственный приговор, который производил в семнадцатом году «благоприятное впечатление» на толпу, был приговор смертный. Вот как в июльские дни матросы чуть не прикончили Чернова. Валяться бы ему с пулей в черепе под забором, если бы Троцкий не заговорил матросню революционными фразами.

Уже в июле самые радикальные вожди не контролировали вооружённую массу; в лучшем случае еле-еле её сдерживали. Возможно, и ноябрьский арест депутатов был беззаконной «инициативой снизу», против которой правительство Ленина не смогло или не захотело возражать. Возможно и другое. Однопартийное большевистское (ленинское) правительство не продержалось и трёх недель. Уже в середине ноября пришлось впустить туда левых эсеров, «максималистов» по названию и неисправимых террористов в душе. Сие означало сдвиг власти ещё влево, в сторону ультрареволюции и беспорядочного террора, осуществляемого руками той самой бешеной толпы. Пост народного комиссара юстиции был отдан левому эсеру И. 3. Штейнбергу. Может, они был инициатором ареста? Это, во всяком случае, хорошо вписывается в левоэсеровскую стратегию хождения по лезвию ножа, презрения ко всем и всяческим нормам права. Через 8 месяцев левоэсеровские активисты Блюмкин и Андреев, занимающие вполне официальные посты в ВЧК, так же вопреки всякому праву «грохнут» в Москве германского посла Мирбаха. Так или иначе, событие 28 ноября было скорее проявлением беззаконной революционной анархии, нежели революционной власти.

Обстоятельства убийства

Под Новый год, к Святкам, обстановка в Петрограде была накалена, несмотря на крепкие морозы. Бастовали государственные служащие, декретом СНК были запрещены оппозиционные газеты, по заснеженным неубранным улицам ходили демонстрации — «даёшь Учредительное собрание», «долой Учредительное собрание», — происходили стычки, лилась кровь. Матросы орали частушку: «Дайте ножик, дайте вилку, я зарежу Учредилку». В день открытия Учредительного собрания на углу Литейного и Захарьевской «братки» в бушлатах и шинелях под предводительством Дыбенко обстреляли демонстрацию, шедшую поддержать депутатов. Были убитые. Только к вечеру депутатам удалось собраться в Таврическом дворце. Получилось едва более половины состава; многих не хотели пропускать матросы и красногвардейцы. Правительство — Ленин и компания — нарочно опаздывали. Наконец пришли; Свердлов (председатель ВЦИК) зачитал с трибуны «Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа» и потребовал утвердить Советскую власть. Правые эсеры и меньшевики, составлявшие в зале большинство, засвистели, зашикали. Свердлов ушёл, ушли народные комиссары, а за ними — депутаты-большевики и левые эсеры. Заседание продолжалось странным образом. Кворума не было; по залу разгуливали, сидели в проходах, лузгали семечки, курили и матерились революционные солдаты и матросы. Правые эсеры и меньшевики во главе с Черновым принимали закон за законом, прекрасно понимая, что исполнять их не будет никто. В пятом часу утра матрос-анархист Анатолий Железняков знаменитой фразой «Караул устал ждать» окончил заседание. Утром 6 января матросы разгоняли пытавшихся проникнуть во дворец депутатов прикладами.

Этим же утром Народный комиссариат юстиции выдал ордера на перевод Шингарёва и Кокошкина из крепости в Мариинскую больницу. Комиссару Первого городского района П. Михайлову было поручено обеспечить конвой; он перепоручил это дело П. Куликову, начальнику отряда бомбометальщиков. Куликов выбрал пятерых солдат, старшим назначил красногвардейца С. Басова. Впоследствии Басов утверждал, что при этом Куликов советовал ему с заключёнными не церемониться, «а просто сбросить их в Неву». Басов поначалу недопонял; арестанты были доставлены в больницу и размещены в двух соседних палатах под охраной. Басов вернулся, доложил; Куликов обругал его, непонятливого, и послал за матросами.