Тут надо отметить: мало в России было таких пламенно любимых идей, как идея Учредительного собрания. Общество было просто влюблено в эти два слова, как семнадцатилетний юноша в недоступную деву, ангела красоты. Кокошкин слыл одним из первых творцов идеи — ещё в 1903 году, во времена полулегального «Союза освобождения», из коего потом выросла кадетская партия. Февральская революция произнесла заветное имя, едва научившись говорить: 3 марта, в день опубликования манифеста об отречении Николая II, его преемник Михаил официально заявил, что не может принять державу иначе, как из рук всенародно избранного Учредительного собрания. Кстати говоря, и правительство именовалось «Временным» с оглядкой именно на Учредительное собрание. И министры, и депутаты Советов, и либералы, и социалисты — все ждали его пришествия, тем более что создавался удобный повод не решать никаких больных проблем. Вопросы государственного устройства, войны и мира, прав наций, наконец, мучительнейший аграрный вопрос — всё это откладывалось из месяца в месяц «до созыва Всероссийского Учредительного собрания». И пророк Симеон — Кокошкин — холил и лелеял чудесное дитя. Или, как повивальная бабка, готовился к чуду рождения (с 3 марта до 28 ноября — почти 9 месяцев).
Разработанное им положение о выборах было одобрено Демократическим совещанием (ещё одно совещание! Сколько ж их было!) в сентябре, на трагической сцене Александрийского театра. В основе — всеобщее, равное, тайное и прямое избирательное право. Такого дотоле не было ни в одной стране, даже в Соединённых Штатах. Голосование по партийным спискам — защита от шарлатанов и мелких аферистов. Число мандатов (более 800) гарантируовало полноту представительства и работоспособность. Подготовка к выборам началась.
Одно плохо: власть рушилась. Эсеры, главенствовавшие в правительстве с июля месяца, оказались такими же бессильными пловцами по течению, как и кадеты. Напор слева нарастал. Большевики, хлопнув дверью, ушли с Демократического совещания — и сразу же после этого победили на выборах в Петросовет. Но хуже всего было другое: за большевиками-ленинцами проступали мрачные контуры ещё более радикальных ультрареволюционных сил. На их фоне Ленин, больше стремившийся к власти, чем к разрушению, уже выглядел умеренным. Это даже не пролетариат и крестьянство, а неуправляемая орда люмпенов, расхристанных матросов, осатаневших от безначалия тыловых солдат, городских хулиганов, уголовников всех мастей, коим безнаказанность была гарантирована революционной анархией, а оружие и неограниченную власть давало удостоверение красногвардейца.
Следует подчеркнуть одну вещь. В октябре-декабре 1917 года реальной альтернативы Ленину справа уже не было. А альтернатива слева была куда страшнее даже чем ленинский большевизм: одержимая криминальной яростью толпа с шайкой маньяков во главе. Думаю, что в ноябре месяце Шингарёв и Кокошкин это уже понимали. Оставалась надежда на палочку-выручалочку: всенародный авторитет самого демократичного в мире Учредительного собрания.
В истории ареста депутатов-кадетов заключена некая странность. Зачем было их арестовывать? На расстановку сил в «Учредилке» их арест никак не повлиял: Партия народной свободы с треском провалилась на выборах, получив 2 % (15 мест) в восьмисотместном собрании. Отменить «Учредилку» вообще большевики не решались до ареста кадетов (напомню, что Декрет о земле, принятый 26 октября II съездом Советов, провозглашал «передачу земли крестьянским Советам… до Учредительного собрания»; и само правительство Народных комиссаров по-прежнему именовалось Временным), не решились и после ареста. Более того, складывается впечатление, что ленинская фракция большевиков держалась за прекрасную идею всенародной «Конституанты», видя в ней противовес угрожающему разгулу анархически-криминализированной толпы.
Кто инициатор ареста? Кто подписал ордер на неприкосновенного депутата? Среди бумаг Петросовета и Совета народных комиссаров, выписанных до позднего вечера 28 ноября, ничего намекающего на такую санкцию не обнаруживается. Известно одно: арест осуществляли красногвардейцы под руководством некоего Гордона, как выяснилось, бывшего студента Кокошкина в Московском университете (колоритный штрих: ученик, предающий учителя). Впоследствии Гордон (по-видимому, этот) маячил в Питере в качестве комиссара одного из районов. Мелкая сошка.