Чёрный археолог

— Вот видишь. — Эмильен успокаивающе положил мне руку на плечо и чуть понизил голос: — Пьер… Шеф человек своеобразный, и представление о справедливости у него, мягко говоря, отличается от общепринятого. Он, скорее, ко всему подходит с точки зрения целесообразности. Если целесообразно, значит, справедливо. А что кому-то приходится с жизнью расстаться — так судьба такая. Нарвался на пулю в расцвете сил — заслужил, как говорится. Бог все видит.

— Так он еще и фаталист? — ухмыльнулся я, вот только усмешка получилась больше похожей на злобную гримасу. — Философ, так его растак.

— Есть немного, — кивнул Эмиль. — Своеобразная философия, но хоть какая-то. У многих и такой нет. Хотя… С главным ее постулатом я даже согласен.

— Это с каким же?

— Пьер придерживается одного простого правила: никогда никого не убивает, если ему не угрожают. И придерживается этого правила до конца. Может рожу набить, не спорю, кое-кому на моей памяти руки-ноги ломал в воспитательных целях. Но никогда и никого не убивал специально. Только самооборона или превентивные действия в случае недвусмысленной угрозы собственной жизни. И за это я его уважаю. Особенно учитывая его род деятельности.

— А что, контрабандисты у нас настолько суровы?

— Контрабандисты — нет, а вот «гробокопатели» всех мастей ребята те еще.

На это я не нашелся что ответить, но тут очень кстати лифт остановился, и мы выбрались на родную офицерскую палубу. А дальше все происходило по классическому сценарию: по маленькой под хорошую закуску, потом еще по одной, и понеслась. Обещанный коньячок под болтовню «за жизнь» пошел очень хорошо, и мы совершенно незаметно уговорили целую бутылку, почти не захмелев. Пришлось разорить Эмильенову заначку, и, когда вторая емкость показала дно, с легким опьянением (черт бы побрал закаленный еще в академии организм!), затуманившим разум, пришло облегчение. Третья так совсем замечательно пошла, и, уже порядочно набравшись (весьма ненадолго, к сожалению), я все же сформулировал мучивший меня вопрос:

— Эмиль, а чего это ты… ик!.. мне душу… ик!.. изливать взялся?..

— А тебе не все равно? — смерил он меня подозрительно трезвым взглядом.

— Не-а… Ик! Тебя Пьер попросил?..

— Если я скажу «да», тебе легче станет?

— Воз… Возможно. Я тогда его буду считать не самой последней сволочью. Ик!

— Да, Пьер попросил. Ты выпей лучше, тебе сейчас это нужно.

А то я сам не понимаю! Беда только, что вколоченные еще в академии рефлексы расслабиться не позволяют. Дипломаты должны уметь пить, не теряя рассудка и готовности действовать, так что соответствующие тренинги, усиленные медикаментозным воздействием, шли все пять лет обучения. И теперь я пожинал плоды — выпил почти литр крепкого алкоголя, а опьянеть толком так и не сумел. Вернее, сумел, но уже через несколько минут организм нейтрализовал большую часть алкалоидов, взамен оставив тяжелую голову. Никакого толку, в общем. Мутит только. Тьфу!..

До санузла добраться я успел, но, опорожнив желудок, протрезвел окончательно. А чего, спрашивается, ожидал? Знал же, чем дело закончится, ибо подобным методом пытался глушить совесть сразу после выписки из госпиталя. Чуть язву не заработал, а все без толку.

Опечаленный бесполезной тратой дорогого бухла Эмильен задумался ненадолго, потом куда-то ушел и вернулся в компании Этьена и Хосе. У них с собой, что называется, было. Лихо опрокинув первую стопку, я с изумлением осознал, что бесцветная жидкость, огнем обжегшая пищевод, — чистый спирт. Знаю, чистого не бывает. Но уж девяносто шесть процентов точно.

— Классику читаем, значит, — откашлявшись, хмыкнул я, неосознанно перейдя на русский. — Интересно, кто из вас под Воланда косит?..

Недоуменные взгляды собутыльников я проигнорировал и фразу переводить не стал, просто кивнул, едва не вписавшись лбом в столешницу — убойная доза крепчайшего пойла подействовала не в пример коньяку. Хосе, впрочем, меня прекрасно понял и налил очередную порцию. Сами же они налегали на текилу — видимо, отдавая дань корням нашего штатного пилота. Дальше дело пошло веселее, и через некоторое время я поймал себя на мысли, что заплетающимся языком рассуждаю о высоком, то бишь о политике: