Чёрный иней

В это время внизу открылась дверь, и они замерли, кто где стоял. Приглушенный скрип сапог звучал прямо под ними и наконец стих, удалившись куда-то направо.

— До ветру фриц пошёл, — уверенно прошептал Смага, — у них там клозет...

— Давай быстрее ключ, — хриплым шёпотом поторопил Чёрный.

Суетливо шаря по карманам, Смага наконец вытащил найденный ключ.

— Молись, Пётя, чтобы подошёл...

— Да я ж безбожник. Давай, Василий, — подсаживая Краповича себе на плечи, отозвался Чёрный.

К счастью, ключ подошёл, и через несколько секунд замок, с лёгким скрежетом, открылся. Снизу послышались шаги, это возвращался немец. Они опять замерли на своих местах, надеясь, что сейчас наступит тишина. Но внизу что-то происходило: доносились обрывки разговора, хлопанье дверей, топот, на этот раз торопливый, какая-то суматоха.

— Надо смываться. Уходим, Василий.

За считанные секунды, теперь почти не таясь, они оказались на чердаке. Люк выходил на небольшую площадку перед слуховым окошком, тусклый свет играл бликами на кожухе пулемёта с заправленной лентой. Они метнулись в противоположную сторону чердака, на ходу выхватывая лыжи из небольшого штабеля, под правым скатом крыши. А шум внизу усиливался. Даже здесь, под самой крышей, до них доносились возгласы и топот.

— Быстрее! — торопил Чёрный.

Ударом ноги Смага распахнул настежь дощатые створки на противоположном фронтоне и, не раздумывая и секунды, прыгнул вниз. Выбравшись из сугроба, он ринулся за угол, на ходу вытаскивая из кобуры парабеллум. Часового с наружного поста пока что не было видно.

Сверху грузно свалился Чёрный, за ним, почти следом, Крапович.

Спустя миг они уже мчали на лыжах по склону, круто беря на северо-запад.

30

«Стоило мне на несколько часов оставить свой гарнизон, как у них чрезвычайное происшествие — пленные сбежали. Сам по себе этот факт меня мало волнует, что может сделать троица обессиленных голодранцев, даже вооружённых? Однако лишить их единственно возможного пристанища на этом острове — старой охотничьей хижины в самом его центре — я просто обязан. Кто бы мог подумать, когда мы её нашли, что хижина кому-то пригодится! А они непременно натолкнутся на неё, рыская по острову. Этого допустить нельзя. И тогда они обязательно приползут назад. Тепло и еда — инстинктивные стимулы, следовательно, — сильнейшие. Приползут! А пока...»

Обер-лейтенант Эрслебен, сидевший напротив, раскрыл папку и заговорил:

— Господин майор, разрешите доложить: сегодня в двадцать два ноль-ноль дежурный начальник смены унтер-офицер Штайдль получил заявку на передачу радиограммы в Берлин. Текст зашифрован особым шифром. Заявитель — гауптман Айхлер. — Он выдержал паузу. — Право вмешиваться в оперативный радиообмен имеете Вы как начальник отряда и я как командир дивизиона. Однако, согласно инструкций касающихся гауптмаиа Айхлера, полученных ранее, я должен беспрепятственно пропускать его радиограммы. Кроме того, на ней стоит гриф «Особой важности. Без задержек».

«... Вот оно. Судьба постучала в мою дверь раньше, чем я ожидал, — мелькнуло в голове Гревера. — Поэтому Эрслебен и заговорил таким официальным тоном. Его можно понять — с одной стороны, инструкция прямая и недвусмысленная, а с другой — все данные, запросы, сообщения визирую я».

— Итак, я оказался в деликатной ситуации, — продолжал Эрслебен, моргая белесыми ресницами.

«... Решение! Раздумывать некогда!»

В Гревере упругой волной поднялся совершенно естественный протест: на каком основании этот скользкий мерзкий садист Айхлер распоряжается его судьбой?! В том, что эта радиограмма имеет к нему самое непосредственное отношение, Гревер не сомневался ни на секунду. Задержать? Мотив? Пальцы Гревера нервно забегали по столу, и, чтобы скрыть нервозность, он полез во внутренний карман за сигарой.

— Какова загрузка передатчиков на сегодняшнюю ночь, обер-лейтенант? — спросил он, выпуская струйку нежно-голубого ароматного дыма и изо всех сил стараясь сохранить твёрдость в голосе.

— Ни минуты простоя, господин майор.

Гревер задумался. Потом взял бланк Айхлеровой радиограммы. При этом рука его невольно потянулась к авторучке. Он почувствовал неодолимое желание своей резолюцией запретить передачу, устранить угрозу, таившуюся в холодных цифрах. Но всё же сдержал себя. «Никаких письменных распоряжений, никаких доказательств! Эрслебену будет вполне достаточно моего устного приказа, который можно отдать в самой категоричной форме, хотя до прямого нажима дело, думаю, не дойдёт — он тоже не симпатизирует нашему «пропагандисту». Если доживём до разбирательства, он всегда сможет оправдаться, сославшись на мой приказ».

— Отдел пропаганды подождёт. Есть дела поважнее, ситуация усложнилась: сбежали пленные. Поэтому отложим передачу на двадцать четыре часа. Под мою ответственность.

«...В журнале регистрации будет запись о задержке за подписью или начальника смены, или самого Эрслебена. С ссылкой на меня, естественно. Чёрт побери, как ни крути, а уши торчат. Но это ерунда, доказательство косвенное, это мы потом как-то уладим».

Он снова проследил за кольцами сигарного дыма.