Чёрный пёс

— Нет, но то, как она о нем говорила, заставило меня написать ей это письмо. На этот раз все выглядело более серьезно. Для нее это была уже не только игра. Больше всего я боялся того, что она залетит от какого-нибудь подобного типа. Я хотел быть уверенным, что она будет продолжать принимать таблетки, которые ей выписал врач. Она обещала. — Дэниел вопросительно посмотрел на старшего инспектора.

— Она не была беременна, — ответил тот на его невысказанный вопрос, хотя и не стал объяснять, откуда им это известно. Никто еще не отменял понятия «избыточная информация». — Но почему, Дэниел, вы решили рассказать нам все это сейчас?

— Не сомневаюсь в том, что мой отец много наговорил вам о Ли Шерратте и Лауре. И не хочу, чтобы вы всему этому поверили, — объяснил студент. — Лауре Шерратт был неинтересен, так же, как и она ему.

— Но ваша мать…

— Моя мать от него тащится. Ей нравятся мальчики. А он с удовольствием ей угождал. Естественно, что отец об этом знал. Знал о том, что между ними происходит. От него ничего не скроешь…

— Вы хотите сказать, что ваша мать состояла в любовной связи с вашим садовником?..

— Очень напоминает Д.Г. Лоренса[89], не так ли?

— Правда?

— Но Ли Шерратт — это просто молодой деревенский бычок, который ухватился за шанс переспать со зрелой женщиной. Он далеко не Мэллорс[90].

Тэйлби не был уверен, что понимает, о чем ведет речь Вернон.

— Ваш отец уверен, что Ли Шерратт убил вашу сестру, — вернулся он к главной теме разговора.

— Если это так… — произнес Дэниел. — Если это так — то в этом виноват мой отец.

— Ага. А это вы откуда взяли?

— Он позволял всему этому продолжаться, — пояснил юноша, — пока все не зашло слишком далеко. Он всем этим наслаждался.

— Что вы сказали?

— Ну конечно…

Молодой человек оттянул свою футболку, которая прилипла к его телу на боках и на спине. Он поерзал в кресле, и его джинсы заскрипели на коже сиденья, а потом посмотрел на Тэйлби и Купера, и глаза его при этом бегали, а их выражение постоянно менялось. Когда он заговорил вновь, его голос изменился. Он стал негромким, менее агрессивным, и в нем чувствовалась юношеская напряженность, причиной которой была внутренняя боль, которую он больше не скрывал.

— Однажды, — начал Дэниел свой рассказ, — я зашел в кабинет отца. Хотел поговорить с ним о чем-то, что мне было необходимо для университета — это было накануне моего отъезда. Я постучал, но он, по-видимому, меня не услышал. Оказалось, что он был занят совсем другим…

На губах у Дэниела появилась сардоническая улыбка. Стюарт предпочел не реагировать на нее. Его лицо ничего не выражало, и только одна бровь была слегка приподнята, что было признаком некоторой заинтересованности. Это подстегнуло Вернона больше, чем если б он услышал прямой наводящий вопрос.

— Он стоял у окна и наблюдал за чем-то в саду через бинокль. Сначала я подумал, что он смотрит на птиц. Я удивился, так как не знал, что у него появилось такое хобби. У него вообще их не было, за исключением гольфа, хотя гольф — это инструмент ведения бизнеса…

— Продолжайте, — поторопил юношу старший инспектор.

— Я уже было спросил его, за какими именно птицами он наблюдает. Дело в том, что иногда к нам в сад залетают дятлы. Но в этот момент отец услышал, что я вошел, и когда он повернулся ко мне, я увидел… То есть я увидел его лицо. Он был испуган и разозлен из-за того, что его прервали. Но больше всего он выглядел виноватым. Отец спросил меня, что мне нужно. Я спросил, куда он смотрел, но он не захотел отвечать. Он начал нести какую-то ерунду о том, что решил проверить бинокль, прежде чем одолжить его какому-то знакомому. Но когда я выглянул из окна, то увидел свою мать.

Молодой человек замолчал, и Тэйлби даже показалось, что рассказ закончен. Он уже начал хмуриться, расстроенный очевидной никчемностью истории. И тут Дэниел заговорил снова:

— Она была с Ли Шерраттом. В беседке. Как это часто бывало, Ли был обнажен до пояса и скалился на мою мать. А на той была надета красная шелковая рубаха, концы которой завязывались небрежным узлом на поясе. Когда я ее увидел, она как раз надевала ее. Тогда я впервые увидел обнаженную грудь моей матери.

В комнате для допросов повисла тишина. Где-то в здании управления раздался свист, а потом зазвонил телефон, который сняли только после шестого звонка. Стюарт боялся пошевелиться, чтобы не испортить момент.

— Но не это было самым страшным, — продолжил Дэниел. — Хуже всего было поведение моего отца. Когда я вошел, он отвернулся от окна, и мне в глаза сразу же бросились две вещи: первая — бинокль, и вторая — его эрекция.