Чёрный соболь

Гурий потащил к воде котел – ополоснуть. Аверьян, молча сидевший с лоцией в руках, подал голос.

– Ну, мужики, надо совет держать. Подвиньтесь-ко.

Все подошли к нему.

– Надо решать, как идти дале: около берега или пересечь губу по прямой? Если вдоль берега – дня три надо. А напрямик губу за день перемахнем.

– Надо идти напрямик, – сказал Никифор. – Коч надежный, ветер с полдня, чего опасаться?

– Я тоже думаю так, – согласился с ним Герасим.

– Напрямик, батя. Ежели ветер не подмога, на веслах пойдем, – подал голос и Гурий.

– Ладно. Быть по сему. – Аверьян закрыл лоцию, аккуратно перевязал ее тоненьким ремешком и спрятал. – Поищем дров, наберем воды и – в путь.

Артельщики разбрелись по берегу, собирали намытый прибоем плавник, разрубали его на поленья. Гурий носил ведром воду в бочонок.

Коч снова расстался с берегом. Ветер ударил в парус. Аверьян круто повернул руль, и судно побежало дальше. Вскоре Бармин передал румпель Никифору и, достав компас, стал выверять курс. Гурий через плечо отца смотрел, как он поворачивает на ладони круглую, точенную из дерева штуковину. Впервые видел парень, как по компасу – «матке» определяют стороны света.

Компас был невелик и свободно умещался в ладони. Бумажный диск с нарисованной розой ветров вложен в деревянный корпус. Вместо магнитной стрелки использовались две намагниченные иголки. Они поворачивали диск-картушку вокруг оси. На диске были изображены только две стороны света

– север и восток. Роза ветров насчитывала восемь лучей-румбов.

– Вот я поворачиваю «матку» так, чтобы знак на бумаге указывал на север, на полуночь, – объяснял Аверьян сыну. – А нам надобно идти курсом на восток. Видишь стрелку, что начерчена на кружке? Она и указывает нам курс. Гляди на нос коча. Как он идет?

– По стрелке, – сказал Гурий. – Дивно. С такой «маткой» в любом месте можно определить курс?

– В любом, – отозвался отец. – Теперь возьми «матку» и сам попробуй.

Гурий бережно принял из рук отца компас и стал поворачивать его на ладони.

– Вот, направил.

– Верно. В чем дело – сразу догадался, – похвалил отец.

Вскоре Гурий увидел слева по борту землю и обрадованно закричал:

– Земля, батя! Глянь туда!

Отец посмотрел, объяснил.

– Это остров. Зеленец называется. А вернее сказать – Малый Зеленец. За ним остров поболе, так тот – Большой Зеленец. Малый Зеленец нам надобно обойти с южной стороны.

Остров остался позади. Черная полоска земли словно растаяла, растворилась в безбрежной морской шири. Коч, подгоняемый ветром и волнами с кормы, упрямо шел, покачиваясь, к проливу Югорский Шар.

Опять кругом стало пустынно. Только лохматые хмурые волны, облака в небе и солнце. Оно светило поморам в спину и с высоты словно бы наблюдало, правильно ли они плывут.

К проливу подошли белесой и задумчивой северной ночью. Солнце висело над самым горизонтом. Волнение поулеглось. Море словно бы задремало. Справа и слева туманно, как размытая, обозначилась земля. Аверьян сверился с лоцией и направил судно в пролив. Парус убрали. Взялись за весла.

Справа – массивная громада Югорского полуострова, слева – остров Вайгач.

«…А подле Югорского Шару, подле острова Вайгач ходу гребью день, проезд из моря-окияна в урочище Нярзомское море, а тот проезд промеж берегов, а по берегу лежит грядою камень, а поперек проезду верст с пять, а инде и меньши, а проезд местами глубоко, а инде мелко…» – таково описание пути, составленное пинежанином Левкой Шубиным в 1601 году. Почти так же выглядела запись и в лоции Аверьяна.

3

Лаврушка сидел за столом, накрытым холщовой скатеркой, и хлебал щи с олениной, когда к нему в избу вошел Тосана с мешком в руке.

– Драствуй еще раз. Я пришел, – сообщил он, окинув цепким взглядом обстановку избы: стол, лавка вдоль стены, в углу – божница с темной иконой и лампадкой, шкаф для посуды, большая русская печь, ухваты. Из подпечья высунула голову курица и скрылась. Жена Лаврушки Алена стояла у шестка, сложив руки на животе, и смотрела, как обедает супруг. Была она росту небольшого, упитанная, курносая. Из-под редких светлых ресниц на ненца в упор глядели холодные серые глаза. Лаврушка посмотрел на мешок Тосаны, прикинул, много ли в нем мехов, и показал на лавку.

– Проходи, садись.

Алена проворно смахнула тряпицей с лавки воображаемую пыль:

– Милости просим. Откушай с нами.

Тосана чинно сел, положил рядом мешок, руки его замерли на коленях, обтянутых штанами из кожи оленя-телка. В малице ненцу было жарко, но снимать ее через голову неудобно. Тосана только развязал ремешок, стягивавший ворот.

– Пасибо. Не хочу, – сказал он. – В чуме ел. По делу пришел. Ты ешь,

– добавил, обращаясь к хозяину. – Я тебя не тороплю. Я могу и погодить.

Лаврушка хлебал щи не спеша, подставляя под деревянную ложку кусок хлеба, чтобы не закапать скатерку. Рубаха на нем из домотканины, чистая, свежая. Жена, видимо, хорошо следила за мужем. Руки у Лаврушки крепкие, короткопалые, с рыжеватой порослью. Губы толстые, мясистые. Нагловатые навыкате глаза опять скользнули по ненцу и его мешку.