Чёрный соболь

Эти неожиданно появившиеся вопросы никак не были связаны с делом, из-за которого он сюда приехал, но Абашеев чувствовал, что уже не сможет уехать обратно, не попытавшись как следует в них разобраться. Его все больше начинала интересовать противоречивая фигура бывшего начальника партии, с которым он случайно столкнулся в аэропорте. И рабочие, и бухгалтер отзывались о нем не очень одобрительно, а вот Таюрский даже уволился из-за его отъезда… Кстати, с Таюрским надо было поговорить о работе, и следователь свернул к покосившемуся ветхому дому, который еще утром показал ему Золотухин.

* * *

Против ожиданий Таюрский от возвращения на работу отказываться не стал. Он хмуро выслушал следователя, стараясь не встречаться с ним взглядом, и, повернувшись к матери, сказал, чтобы завтра его разбудила. пораньше. Он уже проспался после вчерашнего, был побрит, и в мятом, но чистом коричневом костюме выглядел бы совсем нормально, если бы не выражение какой-то обреченности, казалось, навсегда застывшее на его опухшем лице с покрасневшими глазами.

Когда следователь попросил его выйти из дома минут на тридцать, он ничуть не удивился и, надев ватник, плотно прикрыл за собой дверь.

Мать Таюрского, полная женщина с оплывшим бледным лицом, долго не могла понять, чего от нее добивается следователь.

— Сергей Николаевич-то?.. Хороший был человек, приветный, ничего не скажу. И к Вале завсегда с уважением. Вот и уезжал когда, прощаться приходил. На фартук мне подарил, а Вале нож охотничий. Валя-то ему соболиную шкурку дал. Хорошая такая шкурка, темная совсем, а на горле пятнышко…

— Разрешите? — В комнату вошел Золотухин. — Тут к вам рабочий один пришел, от Королева, нового начальника партии. Сказать, чтоб подождал?

Абашеев вспомнил, что просил Королева сообщить, если появится что-нибудь новое о договоре с Орловым или о работе в партии Березовского.

— А где он?

— У нас сидит, с Настасьей язык чешет.

— Я скоро освобожусь, вот только закончу беседу.

Иннокентий вышел.

Придя к Золотухиным, Абашеев еще с порога услышал раскатистый, басовитый смех и, открыв дверь, увидел сидящего на скамье высокого белоголового парня, который утром спорил в конторе с Королевым. При виде следователя парень поднялся, едва не упираясь головой в низкий потолок, и одернул порыжелую гимнастерку.

— Ну, что скажете? — Абашеев присел к столу. — > Вас, кажется, Сеней звать?

— Так точно. — Сеня осторожно опустился на скамью и вытянул ноги. — Фролов, Семен Петрович. В прошлом гвардии рядовой, а сейчас буровик.

Золотухин кивнул Настасье на дверь, и она вышла, недовольно поджав губы.

— Так я вас слушаю. — Взгляд следователя задержался на резиновых сапогах Фролова. — Что же вы не в валенках, или не холодно?

— Еще как! — Сеня добродушно усмехнулся. — Да только нет у нас валенок, не завезли. Я уж и в город за ними гонял, к Березовскому этому.

— Ну и что, не привез?

— Привез… Одну пару, да и ту рваную.

— Что ж, тебя Ромин за одной парой туда гонял? — < не удержался от вопроса Золотухин. — Чудно как-то.

— Да уж чудней некуда, — согласился Сеня. — Кому не скажу, никто не верит. А получилось так. Об этом- то я и хотел вам рассказать. Посмотрел как-то Ромин на мои сапоги и говорит: хочешь в город пошлю? Там валенки пришли, а заодно, говорит, барахло кое-какое нэ базу к Березовскому отвезешь. Ну, я и взялся.

Абашеев пожал плечами.

— Значит, валенки все же были?

— Да не было никаких валенок! — Сеня с досадой стукнул по столу. — Врал он все. Вы слушайте дальше. Приехал я, значит, в город. Иду по адресу, где база. Смотрю — забор. Высокий такой, рукой не достать. Толкнул я это калитку, а там пес. Как он кинется, а у меня руки матрацовкой заняты.

— Какой еще матрацовкой?

— Ну, Ромин какую дал. — Недовольный непонятливостью следователя, Сеня поморщился и терпеливо объяснил: — Мешок такой полосатый, белый с красным. Ватой его набивают или сеном. Только там другое было… Ну, значит, кинулся на меня пес, я ему и дал сапогом как следует… — Он рассмеялся. — Тут и хозяин выскочил. Хулиган, говорит, бандит, я тебя в милицию сдам. Какой, говорю, я тебе хулиган? Я, небось, экспедитор, за валенками прислан от начальства.

— Ну, а он? — Заинтересованный Золотухин придвинулся поближе.

— Нет у меня, говорит, никаких валенок. Спятило, что ли, твое начальство? Вижу — не врет. Потому как у него на роже написано, что он про валенки эти в первый раз слышит. Только взяло меня зло: неужели, думаю, с пустыми руками домой ехать? Давай, говорю, какие есть, а то не уйду. Рылся, рылся он в сенях, и выносит мне пару. Собаки ли ее рвали, или моль погрызла, не скажу. Но носить можно. Бросил он мне валенки и говорит: иди себе с богом. А я у него остаться думал, время-то к ночи, да и город чужой. Куда пойдешь, на вокзал разве? Обидно мне стало. Бросил я это матра- цовку, и ногой пхнул что есть силы. Получай, говорю, свое барахло. А она возьми и лопни, матрацовка-то. Видать, туго была набита-..

— Значит, на вокзале ночевал? — Золотухин поднялся и пошел ставить чайник. — Ничего себе, съездил. За семь верст, как говорится…