Чёртов плод

Флинн быстро глянул на приборы. Двигатель работает, нагрев идёт, температура масла в норме, давление тоже в зелёном секторе… и высотомер показывает совершенно нормальную для его воздушного конька крейсерскую чуть больше километра… «А может быть, те девочки пытались меня тогда вовсе и не закадрить, – подумал мужчина, прислушиваясь к вою мотора. – Может, они и вовсе были из какой-нибудь там секты? Говорят же, что существуют в мире такие секты, которые любят окучивать известных людей, которые при деньгах…»

Да ну бы их всех к чёрту, в общем. Хорошо всё же, что он с этой парочкой никуда больше не пошёл. Мало ли психов, в конце концов, бродит по этой земле…

Самолёт начало раскачивать всё сильнее, то кидая вверх, то снова роняя вниз, как корабль во время шторма. Чёрт, ну что же это здесь за… горная трасса такая, а? Сдвиг ветра… или, как его там, воздушного потока? Да на таком расстоянии от земли и ветра-то особенного быть не должно, и в прогнозе на сегодня тоже было полное безветрие…

Высоких кучевых облаков, которые обычно провоцируют подобную гадость, вокруг вроде бы тоже не видать.

Тряска всё нарастала и нарастала, и Флинн неслышно чертыхнулся, в очередной раз чуть было не прикусив себе кончик языка. «Ладно, всё путём, – подумал он, медленно давая штурвал от себя. – Мы же, в конце концов, не из деревни Неженки, мы опытные пилоты, и мы не будем сейчас нервничать и парировать каждое отклонение от прямой, так? Наш воздушный конёк – машинка надёжная, бойкая, в ней каждый винтик стоит заплаченных за неё девятисот тысяч… конёк устойчив и по скорости, и по перегрузке… вот сейчас мы тихонечко опустимся чуть пониже и как раз и вынырнем отсюда…»

Самолёт вдруг подбросило вверх сразу метров на пятьдесят, как будто кто-то невидимый дал ему хорошего пинка под брюхо, а потом машина снова провалилась вниз – так бывает, когда только что летел над морем, а потом под тобой оказывается раскалённый от солнца песчаный берег, и воздух под крыльями в одночасье теряет свою плотность.

Чувствуя неприятную тянущую ломоту под ложечкой от на миг нахлынувшей невесомости, Флинн сжал пальцы на ручке управления.

– Ничего-ничего, – пробормотал он вслух, пытаясь не обращать внимания на всё усиливающиеся воздушные толчки. – Крылышки у тебя гибкие, вертикальные порывы они должны га-сить, а не предавать на фюзеляж, слышишь меня, лошадка? А мы с тобой и не в такие переплёты попадали, верно я говорю? Мы с тобой, адова сатана, под девяносто градусов к горизонту умеем взлетать, нам никакие болтанки на этом свете не страшны…

И в этот же момент желудок Флинна снова мучительно подпрыгнул к горлу, а самолёт внезапно резко накренился и вдруг перевернулся на спину, обрушиваясь в глубокую воздушную яму.

* * *

…примерно час спустя Кейр ясно понял, что на тело тули-па алкоголь определённо действует слабее, чем на тело смертного.

Пустая бутылка давно уже валялась где-то под столом, и из неё медленно вытекали, впитываясь в серый палас, остатки тёмно-янтарной жидкости – а пол под босыми ногами всё ещё даже и не думал начинать качаться. Парень чувствовал себя скорее так, как будто он перебрал с каким-то не сильно легальным энергетиком: губы его пересохли, на щеках выступили красные пятна, да ещё сердцебиение ускорилось, кажется, до какого-то невозможного предела. И кисло-сладкая горечь растекалась во рту, на языке, на губах…

Прокуренная духота забивалась в ноздри, под кожу, под веки, и дышать хотелось часто и глубоко, как после драки. Дождь на улице всё усиливался; за окном шумело уже так, словно бы где-то там, в небесной канцелярии, разом прорвало все их долбаные водопроводные трубы. С неба, казалось, обрушивались вниз целые водопады, но Кейр всё равно распахнул настежь обе оконные створки, жадно глотая холодный, как ключевая вода, напоенный осенней сыростью воздух.

Ледяной ветер ворвался в окно с невероятной силой, вспугнув сизые клубы вонючего сигаретного дыма, бледными привидениями бродящие по комнате в зеленоватом свете настенного светильника. Сбросил с книжной полки пару пластмассовых автомобильных моделек, сдул из стоящей на подоконнике пепельницы на пол несколько окурков и стал мерно, будто часовой маятник, раскачивать висящую на крючке над столом меловую доску для записей.

Очередная сигарета обожгла Кейру пальцы, и он раздражённо швырнул её прямо в стоящий на подоконнике тяжёлый стеклянный стакан с остатками вискаря.

Горло саднило.

Сколько же он, интересно, успел уже их выкурить? Кажется, целую пачку, не меньше…

«Это уже больше не дружба, Кейр. И ещё, знаешь, ты очень изменился…»

Придавленные камнями дурмана образы всё равно вырывались наружу, словно языки пламени из-под тяжёлой каменной плиты.

К чёрту! Он ничего больше не собирается вспоминать!

Не о чем тут думать.