Чёт и нечёт

Небо под взглядом Ли как-то незаметно стало темнеть, сохраняя свою глубокую синеву, и на нем зажглись тысячи звезд. Ли увидел Млечный Путь, так ярко светивший ему в непроглядной летней тьме долины. Его внимание привлекло небольшое светящееся облачко, как-то необычно медленно пульсировавшее на его глазах, то расширяясь, бледнея и исчезая вовсе, то снова собираясь в довольно яркий комок.

Ли вспомнил просмотренные им дядюшкины книги по астрономии, описания Вселенной Эйнштейна. В его мозгу зажглись ключевые слова: «расширяющаяся Вселенная», «Бог-Природа», «энтропия», и тогда он понял, что ему показывают расширение Вселенной и гибель энергии в этом бесконечном расширении, а если увиденное им — не случайность, то эта энергия разумна, то это и есть тот самый Разум, пытающийся утвердиться на Земле.

«Разговор» без слов не был для Ли новостью, это бывало у него и с Рахмой, а отдельные мысли различных людей его мозг фиксировал с детства. Новым в этой беззвучной беседе было отсутствие реального собеседника, «физического лица», как говорят юристы. Поэтому Ли не сразу вошел в ритм беседы, и первоначально весь этот поток информации показался ему хаотическим. Но вскоре возникло ощущение системы, системы сведений и системы взглядов. Общим во всех этих системах было то, что в них не было ничего человеческого.

Перед Ли был развернут проект творения и сформулирована основная цель создания всего живого: сохранение интеллектуальной информации галактического Разума, обреченного на исчезновение самой неизбежностью энергетической смерти расширяющейся Галактики, неспособной удержать свою материю и энергию. Относительно недавние напряженные занятия физикой не прошли даром, и Ли без особого труда понял смысл Жизни, вложенный в нее изначально ее Создателем (или Создателями): противостоять энтропии, сохраняя тот уровень энергии, который необходим для сохранения живым и действующим Разума, распределенного в миллионах личностей. Но чтобы этому сообществу личностей можно было доверить все интеллектуальное богатство этого единого Галактического Разума и сделать это смертное, но само себя воспроизводящее сообщество всемогущим, способным покинуть старую умирающую Галактику и обосноваться в одном из юных миров, оно, это сообщество, должно быть единым, и именно поэтому идея объединения человечества витает над его историей.

Ли усмехнулся: бестелесный Разум, вероятно, далеко не сразу понял, что в Живом Он не только воссоздал частицы Разума, Интеллект и радость Знания, но и создал совершенно не знакомый Ему мир чувств, оказавшихся столь же мощной движущей силой, как Разум, а иногда и более мощной, к тому же, почти неуправляемой…

Ли стали ясны многие благие попытки обуздать чувства: «договоры» с Богом, откровения, целые нравственные системы, такие как йога, христианство, мусульманство, подаренные людям для освобождения доверенного им Разума от власти чувств, власти Тела, власти земного плотского Наслаждения. И вечная борьба Добра и Зла предстала перед Ли, в конечном счете, как явная или тайная борьба духовного и примитивно-чувственного начал.

И пока преимущество в этой борьбе оказывалось на стороне Чувственного, на стороне плоти.

Сам-то Ли, благодаря Хранителям его Судьбы, уже был защищен от распада на «атомы» плотской жизни, и Чувственное, приходя к нему в пленительных и почти эпических образах Эроса, открывало для Ли один из кратчайших путей постижения всего сущего — Природы, Космоса, — энергетически обогащая его и… приобщая к Высшему Разуму. Но весь жизненный опыт Ли, основанный на личном общении с людьми всех уровней — от претендующих на принадлежность к духовной элите до подонков — и на огромной массе прочитанного им, убеждал его в том, что за все века существования «разумной» жизни на Земле сущность человека не изменилась и из-под всех нагромождений «сокровищ духовного мира», как трава сквозь бетон и асфальт, пробиваются несколько изначальных, правящих большинством людей желаний: мужских — поменьше работать, повкуснее поесть и иметь в своем распоряжении побольше женщин для земных утех, и женских — иметь своего мужчину, свой дом, своих детей.

И только стремление удовлетворить эти желания за счет других породило стремление к власти над себе подобными, ставшее основной движущей силой человеческой истории. При этом у людей неполноценных и у душевнобольных власть сама по себе стала источником наслаждения, и желание власти оказалось для них непреодолимым, затмившим все прочие вполне естественные желания. Так возникли тираны. В клиническом характере стремления к власти над ближними, как и желания быть кем-то управляемым, Ли, сам полностью лишенный этих «слабостей» и не признававший никакой чужой земной власти над собой, был убежден абсолютно и окончательно, и это не скрываемое им убеждение часто становилось причиной его споров с дядюшкой — неисправимым позитивистом, успокаивавшим себя такими бессмысленными, с точки зрения Ли, словосочетаниями, как «разумная власть», «умеренный авторитаризм» и им подобными.