Численник

Приморское шоссе струится под ногами.
Последняя трава старается расти.
Пришел последний день. Мы расстаемся с Вами.
И больше ничего не может нас спасти.
Кончается октябрь. Залив блестит картинно.
И редкие, как лес, ступают старики.
Мы с Вами не дошли еще до середины,
а слышатся уже прощальные гудки.

Кому-то будет петь лохматая пичуга.
Качаются, скрипя, качели на цепях.
Мы, что-то сохранив, не обрели друг друга,
а что, да где, да как – не взвесишь на весах.

Ну, значит, не судьба. Ну, значит, просто небыль.
И не о чем жалеть. О чем? Помилуй Бог.
Последняя строка цепляется за небо.
Приморское шоссе уходит из-под ног.

«Позвонил старинный друг…»

Позвонил старинный друг,
золотистый, серебристый,
тонкий, звонкий, как монисты,
пригласил в заветный круг.
Я и рада, и горда,
платья меряю и туфли,
устрицы в меню, и трюфли,
и большие господа.
Легкий грим, как легкий сон,
отражение красиво,
а еще там будет рыба,
к рыбе белый совиньон.
Рыбы плавают окрест,
балу вторит блеск жемчужный
осетровый и семужный,
блеск цыганский, яркий блеск.
В глотке трюфели горчат,
рыбья кость торчит, как может,
кто мне, глупой, там поможет —
в поле вороны кричат.
Тихо сбрасываю шаль,
молча на пол опускаюсь,
к дальним с ближними ласкаюсь.
Поздно, поздно, очень жаль.

«Белозубый, немного несвежий, но в целом – в порядке…»

Белозубый, немного несвежий, но в целом – в порядке,
много раз упомянутый в памятной старой тетрадке,
с небреженьем описывал полночи полусвета, —
молча глядя, внимала вполуха, полуодета.
Половинками жизнь полоумная не сочеталась,
брак, как стружку, гнала, а в провалах гнездилась
усталость.
Неожиданно прежняя в прежнем зрачке светосила —
неожиданно денег взаймы попросила.
То, что пассия в возрасте дочери, больше не странно,
груз, контракты, валюта… забытая полузакрытая рана…
Уходящая, встала в проеме дверном и задержалась натура,
вдруг озябшая и несуразная в целом фигура.

Вишневый сад, блин, сказал
и денег дал.

«Другое смотрит в зеркале лицо…»