Читаем Чиста Английское убийство полностью

Родина драконов

Это было время, когда адмирал пиратской эскадры мог отвернуться от горящего испанского фрегата и бросить людям на мостике: "Sic transit gloria mundi". Это было время, когда Ее Величество могла шугануть неугодившую фрейлину девятибальным матросским матом. Окружающие поняли бы обоих.

Во время боя с Непобедимой Армадой, когда маленький легкий кораблик Хоукинса несся по гребню волны, а испанский флагман провисал у ее подножья, Хоукинс перегнулся через борт и, углядев на палубе "испанца" командующего вторжением герцога Медину-Cидонию, прокричал ему в лицо на языке древних римлян всю его родословную -- так, как Хоукинс ее себе представлял. Хоукинс был слабоват в испанском. Герцог вряд ли смог бы оценить соль обращения, будь оно сделано по-английски. А вот прекрасной латынью они владели оба.

Те, кто пустил ко дну Непобедимую Армаду, очень любили говорить и действовать красиво. Превращали судьбу в спектакль. Обогащали классику личным опытом. C Господом Богом находились в сложных отношениях. Человек, стоящий у руля, кивком или мановением руки определяющий судьбу другого человека, корабля или государства, может, конечно, считать себя орудием Господним -- если ему требуются оправдания. В оправданиях эти люди, как правило, не нуждались.

В Англии того времени, как в театре, можно было все. Можно было взлететь к потолку -- надо было только придумать крылья. Можно было делать политику -- неудачники поднимались на эшафот, победители -- на ступеньку ближе к трону. Можно было выйти в море -- неудачники горели и тонули, победители делались адмиралами. Можно было писать стихи -- неудачники тонули в Лете, победители становились Cпенсерами и Марло, в крайнем случае, Шекспирами. Посмертная слава гарантировалась ударом кинжала в глаз.

Приехавший в Лондон вскоре после мятежа Эссекса французский посол мсье де Морней в некотором недоумении отписывал своему повелителю, что реакция английского общества совершенно однозначна: "Боже, какой олух! Ну кто так устраивает мятеж...", и что некоторые вельможи, в приватной, естественно, беседе, добавляли: "Если бы за это дело взялся я, все кончилось бы совершенно иначе", что ни в коей мере не означало нелояльности по отношению к Ее Величеству. В любой другой стране разгромленный мятежник хотя бы на некоторое время становился местным воплощением дьявола. В Англии он был просто разгромленным мятежником, ну еще дураком... иногда.

А еще был город Лондон, сырой серый каменный город, где на улице трудно разминуться двоим, а воздух по цвету и вкусу напоминает знаменитое имбирное пиво. Этот город так легко оставить за спиной, чтобы уплыть в Южные моря, очередную интригу, стихи или науку, чтобы вернуться и вдохнуть еще раз воздух цвета и вкуса имбирного пива.

Это время прошло. Англия перестала быть родиной драконов.

Фрэнсис Дрэйк, который тогда еще не был сэром, и тоже плохо знал испанский, на каких-то переговорах о выкупе переделал свою фамилию под испанскую фонетику так: "эль драко", что означало -- "дракон". Имя это стараниями сэра Фрэнсиса и его коллег стало сначала собственным, а потом снова нарицательным. Очень похоже на англичан: в гербе Cв. Георгий, боевой клич: "Белый дракон!", и в случае неприятностей, свечку ставят обоим.

Еще десять лет назад в любом портовом кабаке можно было услышать песню о том, как старое корыто с гордым названием "Фалькон" вернулось в лондонский порт втроем -- вместе с испанским "купцом" и вздумавшим защищать "купца" фрегатом испанского королевского флота. Как сказал нищий лендлорду: "спускайте на меня вашу собаку, сэр, я ее съем". Эту песню больше не поют. Некогда безобидная, теперь она оскорбляет слишком многих. И дело тут не в авторе текста, который, во-первых, вполне благонадежен, а во-вторых, давно мертв, а в авторе факта, капитане старого корыта, который спит сейчас в камере Белого Тауэра. В комнате под самой крышей, где из окна вид на рассвет, на Темзу и облака, а что касается обвинения в государственной измене, то оно полностью соответствует действительности.

Анна Н. Оуэн


Монголия, река Аргуин-Гол, август 2017 -- Москва, апрель 2018



В: Кирилл Еськов "Показания гражданки Клио". - М: Издательство Престиж Бук, 2019: 179-330.

Перейти на страницу:

Похожие книги

ОТКРЫТОСТЬ БЕЗДНЕ. ВСТРЕЧИ С ДОСТОЕВСКИМ
ОТКРЫТОСТЬ БЕЗДНЕ. ВСТРЕЧИ С ДОСТОЕВСКИМ

Творчество Достоевского постигается в свете его исповедания веры: «Если бы как-нибудь оказалось... что Христос вне истины и истина вне Христа, то я предпочел бы остаться с Христом вне истины...» (вне любой философской и религиозной идеи, вне любого мировоззрения). Автор исследует, как этот внутренний свет пробивается сквозь «точки безумия» героя Достоевского, в колебаниях между «идеалом Мадонны» и «идеалом содомским», – и пытается понять внутренний строй единого ненаписанного романа («Жития великого грешника»), отражением которого были пять написанных великих романов, начиная с «Преступления и наказания». Полемические гиперболы Достоевского связываются со становлением его стиля. Прослеживается, как вспышки ксенофобии снимаются в порывах к всемирной отзывчивости, к планете без ненависти («Сон смешного человека»). Творчество Достоевского постигается в свете его исповедания веры: «Если бы как-нибудь оказалось... что Христос вне истины и истина вне Христа, то я предпочел бы остаться с Христом вне истины...» (вне любой философской и религиозной идеи, вне любого мировоззрения). Автор исследует, как этот внутренний свет пробивается сквозь «точки безумия» героя Достоевского, в колебаниях между «идеалом Мадонны» и «идеалом содомским», – и пытается понять внутренний строй единого ненаписанного романа («Жития великого грешника»), отражением которого были пять написанных великих романов, начиная с «Преступления и наказания». Полемические гиперболы Достоевского связываются со становлением его стиля. Прослеживается, как вспышки ксенофобии снимаются в порывах к всемирной отзывчивости, к планете без ненависти («Сон смешного человека»). Творчество Достоевского постигается в свете его исповедания веры: «Если бы как-нибудь оказалось... что Христос вне истины и истина вне Христа, то я предпочел бы остаться с Христом вне истины...» (вне любой философской и религиозной идеи, вне любого мировоззрения). Автор исследует, как этот внутренний свет пробивается сквозь «точки безумия» героя Достоевского, в колебаниях между «идеалом Мадонны» и «идеалом содомским», – и пытается понять внутренний строй единого ненаписанного романа («Жития великого грешника»), отражением которого были пять написанных великих романов, начиная с «Преступления и наказания». Полемические гиперболы Достоевского связываются со становлением его стиля. Прослеживается, как вспышки ксенофобии снимаются в порывах к всемирной отзывчивости, к планете без ненависти («Сон смешного человека»).

Григорий Померанц , Григорий Соломонович Померанц

Критика / Философия / Религиоведение / Образование и наука / Документальное