Читаем Чистая книга: незаконченный роман полностью

Он не живет деревенской жизнью. Он как бы в безвоздушном пространстве. Он не видит красок жизни. Мир сер и бесцветен в его глазах.

– Красота, – кто-то говорит. – Смотрите, сколько красок…– Для меня существует один цвет – красный.

Он не умел и песен петь.

Какова дальнейшая судьба Бурова? В революцию он выдвинулся. Затем его покорила железная воля Сталина, ибо он всегда презирал и ненавидел слюнтяев-интеллигентов. Либерал, либералишка, интеллигент – с какой ненавистью он произносил эти слова. Где-то в душе он даже Ленина презирал за это. Слишком мягок. Слишком окружил себя лопоухими евреями.

Во времена Сталина он сделал большую карьеру. Сталин оценил его. И вот финал. В 30-е годы – то ли после смерти Кирова, то ли в 37-м году – он предал смерти Вехова и Юру, тех людей, с которыми он был в ссылке, тех людей, которые когда-то кормили его, кормили хлебом, заработанным своими руками. И напрасно его умоляла Огнея – ведь и она его знала по Копаням.

И кончается эпопея: арестованы, на пытках Юра, Вехов, а Агния, оторванная от своих детей, едет под стражей на север. Долго она не могла попасть на север – но вот увиделись…

А на горизонте тучи. Перебиты лучшие люди, цвет нации. И стране предстоит новое страшное испытание – война.

Вехов – волосатый народник, Микула Селянинович, так называет его Буров. По-видимому, в те годы он еще не был большевиком, стал им позднее, в годы революции. Он из Белоруссии, из крестьян. Учился на филологическом факультете, исключили. Страстно влюблен в народ, во всенародное. Но любовь его слепая, экзальтированная. Все, что народ, – хорошо. Он на коленях перед народом.

А, как говорит Юра, незрячая любовь к народу вредна. Народ нуждается не в песнопениях – довольно их. А в трезвом взгляде на него. Народу надо объяснять не только его силу, но главным образом – недостатки…

Вехов сочетает в себе страстную любовь к народу с деловитостью. Он починяет обувь, он шьет, он делает то и это. Устраивает помаленьку быт, жилье по приезде. Негде спать. Пошел к хозяину, взял топор, доски, смастерил топчаны. (А Буров занял единственную кровать…)

Затем весной Вехов заводит огород, учит крестьян выращивать морковь, огурцы – поражается безалаберности местных крестьян.

Буров говорит: это типичное народничество, теория малых дел.

– Почему же? – с хитроватой наивностью спрашивает Юра.

– Потому что такие, как Вехов, отвлекают народ от революции. Это выгодно существующему режиму.

– А может быть, крестьянину еще более выгодно?

– Нет, чем ужаснее будет положение народа, тем лучше для революции.

– Но позволь, позволь. А если революция не придет еще лет двадцать?

– Это безверие. Россия беременна революцией.

– Но если все же роды затянутся. Ведь Россия все-таки страна, а не баба, которая рожает в определенный срок, ровно через девять месяцев после зачатия? Тогда как? Значит, народ должен жить скотской и голодной жизнью?

– Так рассуждают нытики и маловеры.

– Нет, нет. Это сложнее. У людей-то одна жизнь. И кто дал нам право подвергать голоду целый народ? А детей как же?

– Издержки окупятся. Зато будущие поколения будут хорошо жить.

– Но, во-первых, как же от хилых людей вырастут прекрасные будущие поколения? Я биологию немного знаю. А во-вторых, имеем ли мы право приносить в жертву целое поколение? Надо спросить это поколение, хочет ли оно быть навозом для будущего? По-моему, революцию надо торопить. Но заботы о революции надо сочетать с повседневной заботой о людях.

– Я повторяю исходный тезис: чтобы наступила революция, надо, чтобы народу жилось как можно хуже. Революция все окупит.

– Не знаю. Это ведь что же – цель оправдывает средства?

– Если хочешь – да.

– Но ведь тогда можно оправдать любое преступление?

– Преступление, совершенное во имя революции, не преступление.

– Да все это оттого, что ты не любишь живых людей. Они для тебя не существуют. Для тебя существуют только классы. Твоя революция исключает гуманизм. Твоя революция исключает литературу XIX века.

И споры между Буровым и Юрой – все в таком же роде.

Равнодушный к живой жизни Буров, с холодными зимними глазами, и влюбленный в жизнь Юра…

Вехов – силач. Помогает крестьянам косить, по хозяйству. И делает это с увлечением, с радостью.

– Из тебя бы вышел хороший кулак. Революция не твое призвание, – замечает Буров.

Спорят они и по поводу карпогорского врача Полонского, тоже ссыльного, из либералов или эсеров, который своими настояниями построил больницу и навсегда осел в деревне, в захолустье. Буров относится к нему с презрением:

– Вот типичный образчик перерожденца. Вот интеллигент на службе капиталистов.

– А по-моему, это подвиг на службе народа, – говорит Вехов. – Да, подвиг. Добровольно отказаться от города, поехать в деревню. Это не всякий может. Вспыхнуть под знаменами – это каждый сумеет. А вот работать на ниве народной каждый день…

– Это агент буржуазии по отвлечению народа от революции.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза