Чистая речка

Я слышала, как Паша что-то возбужденно объяснял дяде Грише, если можно это так назвать. А дядя Гриша, в свою очередь, объяснял Паше, что тот категорически неправ. На своем языке, разумеется, понятном Паше.

Я шла, думала-думала и придумала. Обратно я не повернула, незачем. Я ни в чем не виновата и ничего плохого не делаю. Минут через десять я включила телефон и позвонила воспитательнице:

– Любовь Игоревна, а вы где? Можно я к вам перед завтраком зайду? Прямо сейчас.

– Сейчас? – немного растерялась Любовь Игоревна. – Да зачем… Погоди, а ты-то сама где? Ты что, уже вернулась?

– Да я же близко была. Я здесь стою, жду Любу, голову ей помыть хочу.

– Какую Любу… Ах, Любу… Эту, что ли… Ладно. Так, значит, после завтрака, договорились?

Расчет мой был прост. Не будет Любовь Игоревна затевать никакие разговоры перед завтраком, когда надо всех поднять – в субботу вставать никто не хочет, маленьким помочь, да и самой позавтракать, пока не остыло. Задерживаться она не будет. Вряд ли она пойдет искать Любу, что-то проверять, была ли я, где я. Сказала – приду, значит, приду. А после завтрака, я надеюсь, ее отвлекут чем-нибудь. В крайнем случае буду говорить, что сейчас приду. Вот сейчас, уже иду. Что я где-то здесь. Те мальчики, которые однажды у нас убегали и спали в подсобке в магазине, заперли перед побегом туалет, и все думали, что один из них там, о втором сначала даже не беспокоились. Звали-звали, строили предположения, сначала смешные, потом страшные. И затем уже дверь стали выламывать. А там никого нет. Они это специально придумали. Хотя можно было просто тихо убежать, не привлекая ничьего внимания.

Я пришла в церковь рано, служба еще не началась. Прихожане собирались, кто-то уже стоял, кто-то шел, не торопясь, с благостными лицами, с озабоченными – с разными. В основном женщины – бабушки в белых платочках, аккуратные, и помоложе – просто в платках, в разноцветных. Я тоже повязала платок, я предусмотрительно взяла мамину голубую косынку. Издалека я видела, как в боковой вход в церковь заходил отец Андрей, но не стала его окликать, постеснялась.

Мне так удивительно было стоять в церкви, слушать его. Ведь я сидела с ним за одним столом, он так просто наливал мне чай. В первый раз на службе он ничего не говорил, тогда только пели, или же я слишком рано убежала в школу. А сейчас была воскресная служба, и отец Андрей разговаривал со своими прихожанами как учитель. Только у нас в школе нет таких учителей, потому что нет такого предмета. Если бы был и его надо было бы как-то назвать, то это был бы предмет «нравственность».

Отец Андрей, как будто зная, что я стою в глубине церкви, говорил о лжи, которая портит душу, об удобной лжи, которой привыкают пользоваться люди, потому что отчаиваются жить с неудобной правдой. И самому неудобно, и другим… Не проще ли врать? Отец Андрей убеждал прихожан, что врать хоть проще, но гораздо хуже для души.

Я не спорила с ним внутренне, внимательно слушала, он говорил очень хорошо, доходчиво, просто, но не примитивно, и совсем так, как он разговаривал со мной в жизни. А потом мне даже стало горячо от того, к чему он перешел, – отец Андрей стал говорить о прелюбодеянии, о неразборчивости в своих связях. Если честно, я даже не могла предположить, что священники рассуждают на такие темы! Я недавно узнала это слово. Не уверена, что оно относится ко мне, я услышала его по телевизору, сначала думала, что это что-то хорошее, потому что звучит оно красиво. Но ничего хорошего в этом нет. А уж в неразборчивости…

Наверно, он увидел меня – пронеслась у меня мысль – и поэтому говорит об этом. Я заступила за спину стоявшей рядом женщины. Хотя ведь он ничего обо мне не знает. Нет, просто так совпало. Он знает всякие житейские истории, может быть, знает о моей Вере, не удивлюсь, если она ходит к нему на исповедь, она упоминала что-то о церкви…

Отец Андрей говорил о том, что душа страдает от случайных связей, от неглубоких отношений. Интересно, то, что у меня с Пашей и Виктором Сергеевичем, – тоже называется «случайная связь» и прелюбодеяние, или все же он имеет в виду настоящие интимные отношения?

Как-то мне стало нехорошо. Я ведь шла в церковь совсем не за этим. Я хотела поставить свечку – и на поминальный столик, и просто святым, Богородице, послушать песнопения, в церкви ведь как будто другой мир. Хотела попросить прощения, постоять у иконы, подождать, вдруг как будто приоткроется окошко и на меня дунет из того, иного, тайного мира, в котором всё знают и обо мне, и обо всех – что было и что будет, в котором могут решить, как мне жить дальше, могут снять тяжесть с моей души… В прошлый раз именно так и было. Тогда еще не произошло столько событий, как сейчас, но я же была в церкви на следующий день после кладбища, и у меня было именно такое ощущение около одной иконы.