Чистая речка

Подходя к детскому дому, я увидела какую-то суету во дворе. Дети стояли около главного корпуса, все смотрели вверх, на крышу, рядом суетился дядя Гриша, орала что-то неразборчивое тетя Таня. Любовь Игоревна, у которой никак не кончается ее дежурство, задрав голову и глядя на крышу, разговаривала с кем-то по телефону и оживленно махала рукой.

Здание у нас одноэтажное, но есть большой чердак, в котором можно было бы сделать и игровую для детей помладше, и классы, но там совершенно провалившийся пол. Когда я только приехала в детский дом, несколько ребят залезли туда, кто-то подвернул ногу, кто-то разодрал одежду и сильно поранился, и чердак заколотили так капитально – и дверь, и два окна, что наши несколько раз пытались-пытались залезть, но не смогли. На чердаке в непогоду всегда что-то скрипит, иногда раздаются стонущие ужасающие звуки, если верить Лерке, там живет огромная крыса, которая рожает крысят и ими же питается… Я стараюсь про чердак просто не думать. Сплю я обычно хорошо, а когда слышу эти леденящие душу звуки, то представляю себе большую рассохшуюся доску, которая отваливается, отваливается от стены и никак не может отвалиться окончательно. Страх чаще всего проходит.

Сейчас на крыше дома стоял человек, балансируя на остром коньке. Он держался за антенну, иначе бы давно упал, крыша сильно покатая. Как же он залез туда? Ясно. Внизу лежала огромная трухлявая лестница. А почему нельзя лестницу приставить и человека этого снять? Я присмотрелась. Потому что лестница упала и рассыпалась.

Я подошла поближе. Человек покачнулся, все ахнули. Но он удержался. Человек этот был Паша. Я почувствовала, как внутри меня что-то сжалось и опять заболело в груди. Нет, только не это.

– Паша! – крикнула я. – Слезь, пожалуйста! Аккуратно присядь и слезай как-нибудь!

Дом одноэтажный, потолки у нас очень высокие, все равно вместе с крышей чердака не больше десяти метров, наверно, или двенадцати, я точно не знаю, но шею можно свернуть на всю жизнь, если неловко упасть.

– А-а! – крикнул Паша. – Пришла! Я взял тебе обед, а ты к нему пошла!

Любовь Игоревна нервно обернулась и, увидев меня, схватила за руку.

– Слушай, Брусникина, …, давай что-то делай, …, мне в мою смену, …, не нужны несчастные случаи… Я из-за тебя, …, под суд идти не хочу! – воспитательница от волнения говорила, перекладывая всю речь матом. Обычно она так не разговаривает.

– Можа, вызвать МЧС? – предложил дядя Гриша, совершенно трезвый сегодня.

Я освободила руку от цепкой хватки Любови Игоревны и пошла в корпус.

– Я прыгну! – кричал Паша. – Я прыгну! Ты меня достала! Я так больше не могу! Ты все врешь! Уходишь? Уходи! Уходи! Я из-за тебя… – Паша так психовал, что мог упасть, совершенно этого не желая.

Я знала, что в подсобке есть раскладная лестница, довольно большая. До самого верха крыши она не достанет, вряд ли, но можно что-то придумать. Странно, что никому больше это в голову не пришло. Главное, чтобы подсобка открылась. Зинаида ее запирает, естественно, но она очень просто открывается. Я несколько раз видела, как делают другие, – дверь нужно просто отжать, и язычок замка легко проходит через износившийся наличник. Там уже такая ложбинка есть – от того, сколько раз подсобку таким путем открывали.

Мне удалось сделать это довольно быстро, хорошо, что я поела, – силы были.

Я разгребла коробки, гоня совершенно некстати появившуюся мысль: как же здесь парочки устраиваются? Дышать нечем, жуткая смесь запахов – пыль, плесень, стиральный порошок, хлорка для дезинфекции туалетов, мазут – какие– то старые инструменты, сваленные в углу, были просто политы черным вонючим маслом. Разлилось, что ли? Я раскопала лестницу, стараясь глубоко не дышать. Я видела, как лестницу сюда ставила тетя Таня года полтора назад, сама помогала ей тащить ее из столовой.

Лестница, к счастью, оказалась легкой. Я оставила разбросанные коробки как есть, только ногой захлопнула дверь в подсобку – там столько опасных инструментов: пила, пассатижи, крученая металлическая веревка. Малышня тут же набежит, растащит, перепачкается заодно мазутом.

Я обежала наш корпус, довольно быстро разложила лестницу и приставила к крыше. Да, конечно, до самой крыши не достанет… Но у меня и руки, и особенно ноги сильные – подтянусь как-нибудь. Главное, встать на маленький карниз у заколоченного окошка. И чтобы никто не заорал заранее, увидев меня на крыше, и Паша что-нибудь не учудил. Я слышала, как с той стороны дома, где стояли сейчас все, надрывалась Любовь Игоревна:

– …, Веселухин, слезай на …, я тебя …, когда ты, …, слезешь!

Не думаю, что Паше улыбается такая перспектива. Зря она вообще так орет, не поможет. Веселухин никого не боится и не любит, когда с ним так разговаривают.

– Сама иди..! – заорал Паша. – Я сейчас прыгну!

– Да ты, Пафнутя, держися лучша, да покрепша, – посоветовал дядя Гриша. – Пока вота МЧС едуть к табе. Свалисси, ничо табе ужо не будет хорошего-то!

– Нет! – заорал Паша. – Нет! Я спрыгну! Меня все достало!