Чистилище. Побег

Максим знал, что прежде тапками называли обувь, которую зачем-то носили в доме. Но в Цитадели зимой все было наоборот: тапки босые общинники надевали, чтобы выйти на снег. Прежде она была разной, эта обувь: летняя, зимняя, непромокаемые сапоги, теплые ботинки с застежками-молниями… Про себя он удивился, что помнит еще названия этих предметов, больше уже не существующих. Все сносилось, изорвалось, пошло на заплаты… Теперь остались только тапки: толстая деревянная подошва, вся в зарубках, чтобы поменьше скользила, и плетенка из прутьев сверху. В плетенку набивали сено, потом вставляли ногу и снова утепляли сеном. Выходило сносно, но прежде в спальном помещении не было так холодно! Максим почти не чувствовал ног, но, когда отыскал полуразвалившиеся тапки и стал набивать их колючим сеном, они заболели так, словно с них кожу сдирали.

– С каждым годом все хуже становилось, а теперь и вовсе конец! – зашипел он, утирая слезы.

– Ты постоянно это говоришь, – заметил хладнокровный Валя. – Не накручивай себя, Макс. Легче не станет. Эту зиму нам придется как-то пережить.

Разделавшись с обувью, Максим зашарил по стене тамбура в поисках «шуб». Тряпья после Катастрофы было много, и те, кто умней, сделали большие запасы, ничем не брезгуя. Дядя Толя говорил, что сперва-то люди поняли ценность хорошей обуви. Потом кинулись драться за любую, в то же время стали ценить и тряпье, не только зимнее, ну а уж про плохонькую одежду из дерьмовых тканей подумали в последнюю очередь. Новосиб и его помощники догадались раньше других, что запасать надо все, что только можно. Если бы не погибла Старая крепость, у них и сейчас были бы чайники, сковородки и прочие предметы, о которых в Цитадели и не вспоминали. А уж тряпья там хранилось целые горы. Когда уцелевшие общинники вернулись на старое место зимой, чтобы спасти то, что не погубили муты, соседи растащили почти все. Прежде всего, конечно же, металл, стеклянную посуду и прочие вещи. Тряпья удалось доставить в Цитадель много, вот только времени с тех пор прошло немало, а запасы не пополнялись. Теперь запас хранится совсем небольшой, тряпье полагается беречь. Вот и с убитого Андреем Ромы первым делом сняли одежду. От этого воспоминания Максим поморщился. Может быть, надо было в тот миг, когда первый раз общинник убил общинника, хватить Андрея кастетом по голове? Но это означало бы, что Максим принимает ответственность за обитателей Цитадели на себя, а этого он не желал.

На вбитых в стену деревянных крючках не было ничего. Максим с тоской обхватил себя руками. Руки были холодные, ребра под рубахой торчали, словно муты обглодали. Отец так дразнил маму когда-то, ей нравилось быть стройной. Это были хорошие, сытные времена. Тогда еще многие помнили старый мир и оставались людьми, они просто не могли и не хотели жить иначе. А теперь вокруг дикари. Зачем оставлять «шубу» кому-то другому? Лучше прямо в ней спать лечь, в темноте все равно никто не разглядит. Максим припомнил, что слышал несколько драк, пока дремал. Кто сильнее, тот и прав, теперь такой закон.

– И как же мы наружу пойдем? – жалобно спросил Валя, тоже не нашедший «шубы». – У меня рубаха драная. Косой толкнул, я и разодрал ее почти поперек… А материал такой, что не зашьешь и не починишь. Может, к Главному пойти? Может, он даст новое тряпье, если ты попросишь, а?

– Не сейчас.

Максим с усилием открыл дверь. В лицо пахнуло таким холодом, что ресницы стали смерзаться, а голову будто стянуло ледяным обручем.

– Тут пахнет… – заныл за спиной Валька. – Вот что мы пойдем, как дураки…

– Не смей! – Максим, придерживая дверь, протянул руку, сгреб тщедушного друга и первым выставил его в морозную, вечную ночь. – Надо оставаться людьми, иначе пропадем! И валяться все время тоже не смей! Хватит.

Валька тоненько застонал и, часто перебирая босыми ногами, сделал по снегу несколько шагов вдоль стены. Стоило бы, конечно, подняться на стену, как делали в другие зимы, но сейчас даже Максим не видел в этом смысла. Если бы было посветлее, то стало бы видно, что весь двор покрыт желтым снегом с коричневыми пятнами. Пятен, впрочем, теперь должно было быть значительно меньше, с таким-то питанием. Стараясь не думать о ногах, которые при каждом шаге будто жалили сотни наполненных ледяным ядом пчел, он встал рядом с Валькой.

– Я даже найти его не могу! – пожаловался товарищ, и в другое время Максим бы рассмеялся. – Пальцы ничего не чувствуют, а там и чувствовать-то нечего на таком холоде! Как бы не в портки…

На дворе было чуть светлее. Ночь оказалась ясной, и тонкий месяц, невидимый им из-за стен, все-таки освещал замерзший мир под собой. Холодным светом горели звезды. Когда-то, как говорил дядя Толя, люди летали туда. Или запускали зачем-то какие-то свои… Максим забыл, что именно туда запускали. Можно было рассмотреть стены, блоки, обломки забора оранжереи, даже лестницы. Возле ближней к ним, со сломанной нижней ступенью, темнело пятно, похожее на фигуру человека.

– В тепло, в тепло! – запрыгал Валька, заканчивая. – В тепло бежим!