Чистильщики пустошей-1

Каждый из двенадцати, застывших в одинаковых позах, вооружен. И пусть у их поясов всего по одному пистолету, и они еще не такие грозные и серьезные, а также намного проще и дешевле, чем у мужчины, которого зовут Мастером. Но кроме этого, справа у каждого, так, чтобы мгновенно схватить, лежат пока укутанные рассветными сумерками короткие и широкие клинки, с надежными гардами, закрывающими руку, спящие в ножнах.

Рассвету очень любопытно узнать про них больше, и он хотел бы задержаться. Но ему нужно бежать дальше, будить всех и каждого на своем пути. И, с явным сожалением, подгоняемый уже начавшим розоветь небом, он нехотя устремляется вперед, стараясь уловить еще хотя бы немного из того, что мужчина говорит подросткам.

– А в качестве ножниц для резки нитей Пряхи могут использовать все что угодно. И кого угодно. Стадо пастыря нашего убедилось в этом не так давно, но так, что спорить с этим, нет у нас с вами – ни желания, ни возможности. Почему, Мерлин?

– Потому что наш мир умирает, Мастер. – Один из подростков, худой, высокий, с большим носом ответил, не шевельнувшись ни на сантиметр. – Потому что чаща терпения переполнилась, и хлынул через ее край гнев. И мир сошел с ума.

– Именно, именно так. – Мужчина задумчиво посмотрел на восток, где горизонт уже на одну треть стал красноватым. – Вы же помните то, что говорили вам? Про то, что встал брат на брата, отец против сына, жена против мужа. Когда помутился рассудок наш, сжигаемый изнутри гордыней и любовью только к себе, и человечество решило, что может все, что только взбредет в воспаленный мозг. Три поколения назад, когда меня не было на свете, точно такой же рассвет стал последним из длинной череды тех, когда можно просыпаться в своем доме и не думать о том, как дожить до вечера…

Год 20.. от Р.Х. Северо-западные губернии Российской Империи, телеканал РДТВ, прямой репортаж из зоны погашения Границы Прорыва:

Камера крупным планом выхватывает сидящего на бруствере на скорую руку вырытого окопа крепкого парня. Шлем, с поляризованным забралом из бронепластика, напичканный изнутри различной хитрой электроникой, аккуратно лежит на расстеленной ткани плащ-палатки. На бойце индивидуальный защитный комплект с верхним слоем «хамелеон», сейчас неактивного, отчего камера может снимать его, не опасаясь того момента, когда фигура бойца размажется в одно сливающееся с общим фоном пятно.

Объектив, вероятнее всего, встроен в такой же защитный шлем, тем самым оставляя свободным руки репортера, вынужденного находится где-то здесь, на линии фронта. Камера наезжает на лицо, обычное лицо парня, родом откуда-то с Брянска, может быть. Или с Харькова, Лиепаи, Гомеля, Новосибирска, с вновь отстроенных городов Туркестана или с Волги. Зуммер пси-совмещения начинает моргать, показывая, что до полной связи с ИД-матрицей осталось всего ничего, и…

Как обычно, все вновь, одновременно и привычно и незнакомо: несколько сияющих кругов перехода, погружение под ритмичные щелчки, соединение с матрицей, полный контакт…

Дым, едкий дым, сизого цвета. Он такой всегда. Если разом сгорело много-много пороха, он именно такой. Режет, как зазубренный нож, слизистую глаз и ноздрей. И еще тогда пахнет гарью и кровью. Он такой тяжелый, этот страшный и сладкий аромат. Ambre la guerre, да и пусть я не прав в этом определении. Ведь при желании вы сможете меня понять.

Черные клубы стлались повсюду, смешиваясь с утренним туманом, густым-густым, похожим на дым, выпускаемый пиротехники на концертные сцены. Как плохо, когда он такой. Мешает смотреть, мешает увидеть момент Прорыва. А каждый раз, когда его не замечали, все заканчивалось также, как и сейчас. Вон, покрутите вместе со мной головами, посмотрите, посмотрите вокруг. Увидьте не просто переломанные тела в камуфлированной защите. Поймите каждого из тех, кто уже никогда не встанет с бруствера или крошки от кирпича.

Сколько раз вам доводилось видеть на экране ИД-визора кадры с мест Прорыва? Помните, нет? Конечно, тяжело запомнить, проще не запоминать. Да и что можно увидеть, понять за несколько смазанных минут экранного времени… да ничего. Мечущиеся движения камеры выхватывают только то, что должно быть видно.

То горделиво подбоченившихся штабных крыс, которые немедленно оказываются там, где нужно после того, как все закончится. То наваленные тесной кучей тела Тех, кто из-за Черты. Голос диктора, понижаясь и дрожа от торжественности момента, зачитывает какие-то невнятные цифры и перечисляет исковерканные номера боевых групп, закрывавших Прорыв. А потом начинают мелькать высокие кабинеты с теми, кто озабоченно хмурят лбы своих умных и ответственно-государственных лиц. Они что-то докладывают тем, кому должны доложить, говорят правильное, скорбное и нужное, льют ложь не то что ведрами, а цистернами… На улицах, в кабаках и подъездах пьяные голоса звучат, сливаясь с тем, что несется с экрана: встанем, не пустим, грудью, уничтожим и не забудем…