Даже в то время существовало мнение, что нарисованная Стрейчи картина прошедшей эпохи при всей своей выразительности все же искажает действительность.
В 1970-х годах, утверждая, что истории о всевозможных ужасах, которые с такой жадностью поглощали викторианцы, служили им отдушиной в скучной прозе их повседневного существования, Алтик, частично все еще находясь под влиянием и обаянием Стрейчи, в то же время отражал ценностные представления своего времени. Ведь в то десятилетие историки склонялись к мнению, что за процветание, принесенное промышленной революцией, обществу пришлось заплатить дорогую цену. Взгляд на XIX век как на долгий путь от аграрной экономики к экономике капиталистической, от деревни к городу, от общинного коллективизма к обезличиванию, от добра ко злу соответствовал духу 70-х годов XX века.
Сегодня историкам трудно не замечать страстей, скрытых за холодноватой невозмутимостью викторианцев, не видеть, что свои радости и горести они переживали так же бурно, как и мы. И права Розалинда Кроун, утверждавшая, что любовь к насилию и крови викторианцы делят со своими георгианскими предками, как и те, получавшие наслаждение от вида кулачных боев и публичных казней. И уж конечно, викторианцам оказалось бы вовсе не чуждо наше увлечение фильмами ужасов и жестокими компьютерными играми. Чувство удовлетворения от причиненного насилия вечно и не имеет временных рамок, оно лишь меняет форму в зависимости от развития технологий и экономики. В XIX веке рост грамотности и падение цен на печатную продукцию позволили любви к кровопролитию расцвести по-новому, но в основе своей она осталась прежней. Такой же она пребывает и поныне.
7
Чарльз Диккенс, автор криминальных романов
Нам не забыть смешанных чувств благоговейного трепета, страха и почтительности, с которыми мы, будучи школьниками, взирали на очертания Ньюгейта. Как ужасны казались нам эти грубые тяжелые стены, массивные двери… созданные с одной лишь неотложной целью – впустить людей, чтобы никогда уж оттуда не выпускать.
В ноябре 1849 года молодой писатель и четверо его друзей сняли помещение неподалеку от тюрьмы на Хорсмонгер-Лейн в Бермондси. Оттуда открывался хороший вид на место казни, предстоявшей в тот день злодейской супружеской чете – двум убийцам, мистеру Фредерику Мэннингу и миссис Марии Мэннинг. Преступление, ими совершенное, заключалось в убийстве любовника Марии, чей труп они погребли в кухонном подполе, и из репортажа
Зевак привлекла возможность насладиться зрелищем, но писатель счел их нескрываемое удовольствие низким и животным инстинктом: «Эти жадно тянущиеся вверх головы, эти лица, искаженные выражением грубого веселья и совершенной бесчувственности, ужасали, и впору было устыдиться того, что данный тебе облик человеческий с такой легкостью может обернуться личиной дьявола».
Он и его приятели собирались развлечься зрелищем, но оно лишь отвратило их и расстроило, вызвав разочарование. Убийц, как решил писатель, уничтожили подобно диким зверям.
Чарльза Диккенса всегда влекло преступление и его последствия, и этот интерес пронизывает все его творчество. Романы Диккенса с трудом поддаются классификации, их сложно отнести к тому или иному жанру. Но одна их особенность остается недооцененной – явная их перекличка с так называемыми ньюгейтскими романами.
Ньюгейтские романы повествовали о дне лондонского общества – мире, так или иначе связанном с Ньюгейтской тюрьмой, поразившей воображение Диккенса еще в школьные годы. Построенная в 1780-х годах в стиле, призванном ввергать в страх тех, кто преступил закон, она служила местом публичных казней и приобрела сомнительную репутацию школы всех английских палачей.