Чисто русское убийство

Каждый работник завода, включая последнюю уборщицу, получал по две зарплаты: правую маленькую, потому что как бы честную, левую большую, от реализации неучтенки. И триста пятьдесят человек коллектива годами держали языки за зубами! Ведь все знали, откуда берутся «премиальные», и хоть бы кто стукнул. Просто так, чтоб гадость миллионеру сделать. Или со злости за увольнение. Хотя текучесть кадров на заводе была минимальной — люди за работу зубами держались, но ведь раздолбаи–то, которым лишь бы сегодня напиться, а завтра хоть трава не расти, все равно водились! (Как же мы без них!) Вот что значит для наших людей уважение, благодарность, а заодно и страх перед неминуемым возмездием уголовного авторитета! И работать добросовестно могут, и даже за ляпой следят.

Завод строил для работников жилье, имел собственный детский садик, в профкоме всегда был выбор путевок в санатории, профилактории и дома отдыха — девяносто процентов стоимости которых оплачивал сам профком и только десять работник. На заводе имелись приличная столовая и оздоровительный комплекс, медпункт с опытным терапевтом и набором необходимых лекарств. Все как при ненавистном СэСэСээРе, разве что без бюста Ильича в заводском дворике и партийных собраний.

Кругом чистота, сосредоточенные люди в синих халатах. По конвейеру лебедями плыли водочные бутылки, одни умные машины заливали в них живительную влагу, другие, не менее умные, закручивали пробки, третьи — самые, наверно, умные — клеили этикетки и поддельные акцизные марки. Фоминцеву на глаза не попалось ни одной похмельной рожи. Нет, это уже не СэСэСээР. Но еще и не Финляндия.

Стоп, на заводе ведь оборачиваются огромные суммы наличных денег… Уж не стал ли Миронов жертвой банального ограбления?

Прижав мироновского зама по производству в теплом месте к холодной стенке, Фоминцев узнал от него все подробности нального оборота. Конечно, под честное офицерское слово не давать ходу дела и не фиксировать свидетельские показания. Фоминцев занимался расследованием убийства, и ОБЭП в первую очередь — тем же, полковник свое слово сдержит.

Ага, размечтался. Разумеется, что Миронов этих денег и не касался, в погреб на даче не складывал. Деньги с нального оборота стекались в сейф бухгалтерии. Сейчас их там, правда, не было, вопросы к Зайцевой.

Бедная Зайцева, вчера ее полдня пришлось отпаивать сердечными. А ведь это только начало. Не ходите, девки, в бухгалтера, тем более не устраивайтесь на водочные заводы! В шахидках, наверно, безопаснее. Ходишь себе по Москве с полосатой китайской сумкой и спрашиваешь: где Дум, чего к «Метрополь» посылаешь, как к Дум пройти?

Накануне убийства, в пятницу, на заводе были «ответственные по сбыту неучтенки». Три человека. Сдали деньги Зайцевой да и уехали. Уж не на дачу ли к Миронову? Этого зам по производству не знал, как не знал он и фамилий этих «ответственных». Только в лицо. Естественно, меньше знаешь — дольше живешь.

Неучтенная водка вывозилась с завода самими «дилерами»? Ну да, конечно, заводским автотранспортом водка развозилась только в пределах города. Такой порядок и на молокозаводах заведен. Вся же неучтенка реализовывалась за пределами Киселевграда. Номера фур? Проскуров не помнил. Не беда, в папках черной бухгалтерии пороемся. Выписывались же какие–нибудь ТэТээНки. Далеко ведь без них не уедешь, до первого поста разве. Найдем «дилеров», из–под земли милых выкопаем!

Настроение у Фоминцева поднялось до самой высокой отметки — авантюра явно вытанцовывалось, Карнач не трогал — о проверке пока не знал. Подозреваемых скоро наберется столько, что лишних только карандашиком вычеркивай. Для этого лишь понадобится как следует допросить «ответственных по сбыту неучтенки». Уж эти–то все знают. И конкурентов Миронова, и врагов. Пусть заодно и сами алиби представят, сумеют, каждый по отдельности, убедить Фоминцева, что не имели резона убирать хозяина.

* * *

«Где Капинос заветный свой бидон «молочный» прячет?» — ломал голову Прищепкин, наводя, во время Женькиного отсутствия, во времянке и в саду большой шмон. Женька поклялся с пивом завязать, вынудил его таки дружбан старинный, но пару дней только и выдержал, втихаря, не выходя за калитку, где–то прикладывался и возвращался к Прищепкину уже веселеньким, пивом пышущим и с брюхом, словно барабан проглотивши. Прищепкин сам лет десять на пробке отсидел, все уловки алкашеские изнутри чувствовал, но… не было нигде «молочника». А ведь не иголка, между прочим.

Обливаясь потом, вечер задался душным, Прищепкин даже стволы вишневые обстучал. Что было, конечно, глупостью, потому что и самая толстая вишня заведомо тоньше бидона проклятого. Может, в туалетной будке прячет?.. Нет, там даже свинья не станет пойло хранить: вонизм, мухи роем.

Георгий Иванович пытался представить себя Женькой, а стул с милицейской фуражкой — Георгием Ивановичем. Ну, так куда бы я от мента закодированного, сыскаря с двадцатипятилетним стажем пойло–то спрятал?