Чистое небо (СИ)

— Раз не умер, уже хорошо, — сказал он наконец. — Может, это считается за рану или еще что-то в этом роде. Я вот, видишь, всего-навсего руку обжег. Ты вообще, слава небу, невредимой осталась… Капитан этот, скотина, стыдить еще нас вздумал. Вы, мол, ублюдки неблагодарные, раз не желаете помочь королевским войскам в войне. Мы вас освободили, а вы… Старая песня. Говорит, чтобы снять эти треклятые штуки и не пытались, все равно не выйдет, разве что руку отрубить. Зато тем, говорит, кто выживет, королевское прощение будет. Позволят снова птицу ловить, поля возделывать, и…

— Да пусть подавятся своим прощением! Я готова всю жизнь гоблинский хлеб есть, лишь бы Марти выжил!

Он умудрился разлепить запекшиеся губы.

— Простите, я… простите.

К нему кинулись, приподняли, дали напиться.

— Все хорошо. Все будет хорошо, сынок. — повторял отец снова и снова. Мать беззвучно плакала и гладила его по горящим щекам.

— Я должен был догадаться, — прошептал Мартин. — Простите меня… Я должен был…

Снова накатила волна жара, судорогой пронзило все тело, а потом пришли эльфы.

Лихорадка почти не отпускала. В тяжелом липком беспамятстве терялось чувство времени, тонули звуки и даже глаза было толком не открыть. Лишь временами Мартин будто выныривал из темного болота, ощущал холодную воду на губах, ласковое касание рук, знакомые голоса. Потом исчезли и они. Ему было плохо, но тело не слушалось, даже позвать родителей не получалось — из горла вырывались только тихие жалобные звуки.

Были другие голоса — на улице снова кто-то кричал, слышался плач. Потом темные расплывающиеся тени заходили по дому, запричитали странными, постоянно меняющимися голосами.

— Мойна! Мойна, ты… ты что… ох, небо, спаси!

— Что?

— Вчера только Эван помер, теперь…

— Что, от трясучки тоже?

— Да нет, я не… Ой, не смотри!

— Да что с ней?

Эльфы, подумал Мартин. Снова пришли.

— Не смотри, говорю! Лицо синее все, горло расцарапано. Не иначе, подавилась насмерть. Вон и крошки на полу, и…

Звуки, будто кого-то тошнит.

— Этак вся деревня вымрет, — мрачно сказала вторая тень. — И так с десяток человек всего остались. Ну его, я не собираюсь ждать, пока меня трясучка скрутит или еще что. Все равно сдохнем.

— Ну что ты задумал еще?

— Пойду в лагерь к венардийцам. Может, прежде чем зарубят, сумею хоть одного сукина сына прибить.

— Дурак, — слабо возразила первая тень. — Нас небо хранит пока. Может, дотянем как-нибудь. А выжившим они прощение обещали, и…

— А ты и поверил. И кто из нас дурак?

Эван и Мойна. Мертвы. Эван и Мойна. Знакомые имена. Мысли разбегаются, толком даже сосредоточиться не выходит.

Эван. Мойна.

Эваном мать называла отца. Да. А он ее…

Мертвы.

Мартин напряг горло и оттуда вырвался прерывающийся хриплый крик. Сделал огромное усилие, поднялся на четвереньки, потом медленно выпрямился. Продолжая кричать, сделал шаг, другой, на трясущихся ногах.

Тени заметались.

— А-а, небо, спаси! Мертвец встал! Мертвец…

— Ах ты ж!.. Стой, это пацан их, что первым заболел, Мартин. Тьфу ты, вот умеешь панику нагнать.

— Он же мертвым лежал!

— Ну видишь, значит не совсем мертвым. Мартин, слышишь, ты это… успокойся, а?

— Ты…

Мама. Отец. Мертвы.

Новый приступ жара обрушился на мальчика вместе с судорогами и болью, в глазах стало совсем темно, и он упал ничком на земляной пол.

Тьма. Пышущая жаром черно-багровая тьма, и в ней только боль и изредка долетающие откуда-то звуки.

Крики. Топот. Звон железа. Снова отчаянные крики.

— Вы же обещали, что…

— Пощадите! Поща…

— Ну, долго ты возиться с ними будешь?

— Все, это вроде последние были. Давай-ка…

— Эх, самое отвратное в этой работенке — жмуриков таскать…

Он нырнул глубже во тьму, и голоса пропали. Потом, может через час, а может, через год, зазвучали снова:

— А и воняет же, небо грозовое! Почему бы их не сжечь просто? Обязательно всех по одному таскать и закапывать?

— Заткнись, Хэл.

— Хоть бы телегу подогнали, ну…

— Заткнись, кому говорю! Хватай бабу, и…

— Ох, ты на рожу глянь. Страх-то какой! Не, я лучше пацана потащу.

— Ладно, ладно, только заткнись!

Нет сил кричать. Нет сил шевелиться. Лучше спрятаться подальше в темноту. Его подхватили, грубо перебросили через плечо и понесли куда-то.

Снова черно-багровый провал. Через какое-то время Мартин обнаружил себя лежащим на чем-то мягком. Холодном и мягком. И сверху еще навалился какой-то мешок, так, что и не вздохнуть. Рядом жалобно стонали.

— Ларкин, эта вроде еще жива!

— Да ну? Сейчас исправлю.

Хруст, слабый вскрик, за ним тишина.

— Ну, все вроде. Давайте, ребята, засыпайте. И быстрее! В лагере пиво ждет, чем быстрей закончим…

Спасительная тьма совсем отступила. Остался жар, жажда, боль в голове и мышцах и боль в сто раз более сильная, что терзала его изнутри. Будто болело не тело, а душа. Почему? Мартин не помнил. Просто было очень плохо и больно, было трудно дышать, сверху что-то сыпалось и давило, и он очень надеялся, что вот-вот умрет.

Он терпеливо ждал, а смерть все не приходила, только тоска и горе мучили Мартина все сильнее, заставляя плакать без звуков и слез.