Чистое небо (СИ)

Эльфы, наконец вспомнил он. Эльфы могут сделать меня призраком. Могут сделать так, чтобы боль ушла.

Нужно найти эльфов.

Мартин помнил, как с трудом выбрался на поверхность и оказался посреди темного пустого поля. В темноте совсем рядом мигали огоньки, слышались смех, нестройные песни и звуки дудок и струн.

— Они, — в ужасе прошептал он, не понимая даже, почему так боится и ненавидит тех, кто поет и смеется там, среди огней. — Они.

Шатаясь, он захромал в ночную тьму.

Потом его сознание прыгало, как плоский камешек на воде. Между приступами накатывающей темноты были моменты, когда мальчик понимал, где находится и что происходит вокруг. Он помнил, как брел по обочине какой-то дороги, на ходу жевал какие-то листья и семечки; помнил, как склонился над дождевой лужей, чтобы напиться, и увидел в ней бледное привидение с пустыми черными глазами, исхудалым лицом и грязными длинными волосами, которые висели как сосульки; как трясучка скрутила его посреди какой-то деревни и люди в панике бросились от него врассыпную; как ночевал в стогу сена; как на окраине маленького городка кучка детей смеялась над ним, тыкала пальцами и швыряла камни. Вроде бы был какой-то священник, который дал Мартину кусок хлеба и немного овощей и пытался участливо расспрашивать о чем-то, но он только шептал «они» и дрожал — то ли от страха, то ли от подступающего приступа болезни.

Жар и судороги, хоть стали не такими сильными, все не отпускали — иногда трясучка билаМартина по пять-шесть раз за день. Он тосковал и плакал, сам не понимая почему. И эльфы ему так и не встретились.

Наконец он смирился. В очередной раз вынырнув из омута беспамятства и обнаружив себя под проливным дождем посреди лесной чащи, Мартин вздохнул и уселся на траву. Была ночь, звезды и луна скрылись за тучами, а он сидел, обхватив колени, чувствовал, как сверху хлещут потоки воды и снова ждал смерти. Может быть, здесь водятся медведи или волки. Может, если повезет, небо пошлет молнию. На худой конец, можно просто простудиться — простуда вместе с трясучкой точно добьют его.

Вскоре мальчик ощутил, что приближается новый приступ. Головная боль, жар, будто он не сидел под ледяным дождем, тело охватила дрожь, которая в ближайшие минуты будет только усиливаться. Мартин снова вздохнул и улегся, вытянув руки и ноги. Взглянул в небо — гроза начала стихать, ветер уносил обрывки туч и прямо над ним повис серебристый диск луны…

Шум. Топот копыт, треск ветвей, свист. Из зарослей вылетел олень, едва не растоптав Мартина, в последний момент метнулся в сторону и исчез. Преодолевая подступающие судороги и дурноту, Мартин приподнялся.

В чаще, откуда появился олень, мерцали, приближаясь, ярко-синие огоньки.

Дайре

Снаружи, из зала Тысячи Звезд, затрубил рожок, подавая сигнал к окончанию работы. Высокий худой мальчик лет пятнадцати откинул с лица длинные светлокаштановые волосы, прикусил от усердия кончик языка и постарался писать быстрей. Всего несколько строк, жаль оставлять параграф неоконченным. Да и есть особо не хочется.

Вокруг него скрипели отодвигаемые стулья. Писцы, все две дюжины, вставали, кряхтели, потягивались, разминали затекшие суставы. Таг, чей стол был рядом с его, тихо ругался себе под нос и массировал запястье. Повезло ему, что настоятель не слышит.

Мальчик быстро пробежался глазами по листу пергамента, лежащему перед ним.

«…еще до падения Золотой державы короля Ройса в северных ее пределах возникло весьма опасное заблуждение, последователи которого называли себя Певчими неба. Все ордена, несмотря на несогласие по другим вопросам, сходились в том, что молния поражает человека в наказание за грехи; Певчие же считали, что небо посылает молнию в знак благоволения, и что тому, кто, получив удар молнии, выживет, уготованы великие дела. Во время грозы они выходили из дома и бродили по холмам и пустошам, пели, танцевали и призывали молнии, надеясь удостоиться подобной чести. И что хуже этого — порой Певчие уговаривали честных людей, не разделяющих их заблуждение, присоединиться к их безумным пляскам, а некоторых уводили силой и против воли заставляли…»

Его хлопнули по спине. Мальчик обернулся.

— Все, Дайре, все, перерыв сделай, — рассмеялся толстяк Киллиан и с хрустом размял заросшие рыжим волосом пальцы. — Не убежит никуда твой пергамент.

Дайре бросил еще один взгляд на лист, почти полностью заполненный аккуратным ровным почерком на венардийском диалекте Золотой речи, на стоящую на подставке книгу с тем же текстом, но на диалекте северных королевств.

— За книгой через три дня приедут, — возразил он.

Киллиан снова захохотал.

— Кто, эти раки вареные из ордена Рассвета? Да они в каждой таверне по дороге останавливаться будут, и не уедут, пока не выпьют там все, что есть! Ты что, поговорку не помнишь? «Солнечные сестры на чарку и не взглянут, братья Северной звезды с полглотка пригубят; братьям Чистых небес и кувшина хватит, а Рассветным братьям и бочки мало будет».

— Раки вареные? — недоуменно улыбнулся Дайре.