Чистое золото

— Я именно думала о «Молодой гвардии», — отозвалась Новикова. — Нелегкой была жизнь Пушкина и Пущина, оба узнали царскую немилость, ссылку… Тяжело приходилось Герцену и Огареву, оторванным от родины. Как мужественно переносил свое несчастье Николай Островский, знает вся молодежь… Но из всех людей, которых мы назвали, самая страшная участь постигла молодых краснодонцев. Они были в руках у врагов, их мучили, пытали… Когда человек так глубоко страдает, кажется — трудно ему думать о других, хотя бы самых близких. Но до последней минуты молодогвардейцы заботились друг о друге, старались облегчить муки товарищей. Вы помните, должны помнить радость, торжество Сережи Тюленина, когда Ковалеву удалось бежать. А ведь Сережа слаб, изнурен и знает, что его везут на смерть.

Татьяна Борисовна помолчала. Молчал и взволнованный класс.

— Такова сила дружбы, — сказала учительница. Она подняла голову, словно прислушиваясь к звучащим со всех сторон голосам друзей. — Дружбы, которая вырастает из общности идей, веры в свой народ, готовности вместе бороться за него.

Раздался звонок, но никто не шевельнулся.

— Эта беседа не входит в нашу программу. Я невольно заговорила об этом. Коля Белов немного поверхностно и равнодушно рассказал о друзьях Пушкина, и мне показалось это обидным. Но вы скоро кончите школу, — улыбнулась Новикова, — и вам не мешает подумать, чем может стать для человека дружба, завязавшаяся на школьной скамье…

Она быстро вышла из класса и в шуме большой перемены не расслышала, как аплодируют ей выпускники.

— Молодец она! Молодец! — повторял Толя Соколов.

— Не хуже Надежды Георгиевны говорила! — удивлялась Женя.

— Сегодня она и мне понравилась, — сказала Тоня.

— Хорошо, что Белов неважно отвечал, — решила Лиза, — а то мы и не услыхали бы такой беседы.

Она задумалась на минуту и выбежала из класса, а когда начался следующий урок, положила перед Тоней записку:

«Обещала Марье Заморозовой больше никогда не дразнить ее».

В этот день школа рано опустела. Кружки не работали.

Сабурова и Татьяна Борисовна одни остались в учительской. Обе они молча занимались своими делами, и только когда в дверь просунулась голова Мухамет-Нура, Новикова вспомнила об утреннем происшествии.

— Разрешите обратиться, товарищ директор?

— Пожалуйста, Мухамет!

— Позвольте дрова раскидать.

— Раскидать дрова? Что вам пришло в голову? Зачем?

— Братишка… — начал Мухамет.

Но Сабурова уже встала и, взяв свой большой платок, направилась к двери.

— Как вам не стыдно! Значит, мальчик до сих пор там сидит? Идемте, я сама попытаюсь его уговорить.

Татьяна Борисовна принесла Сабуровой шубу и тоже оделась. Вышли во двор. Он казался особенно просторным, когда не было ребят. Со стороны поленницы доносился тихий плач на одной унылой ноте. Лицо Мухамета сделалось совсем жалким.

— Плачет… Вы сказали «как не стыдно», товарищ директор, а что делать? Упрямый… «Иок» говорит, и всё!

Из флигеля, где помещался «живой уголок», вылетела маленькая фигурка в большой шапке. Бегущий опрометью бросился к поленнице. Взрослых он не заметил.

— Кто там? — спросила Сабурова.

— Этот Степа Моргунов, — с неудовольствием ответил Мухамет. — Он всегда так… Кончил урок — иди домой, а он в «живой уголок» бежит. Теперь пугать будет мальчишку, совсем неладно сделает.

Мухамет хотел было устремиться за Степой, но Сабурова удержала его:

— Постойте… Может быть, они вдвоем лучше договорятся.

Она приложила палец к губам и поманила за собой Новикову и Мухамета.

Все трое, неслышно ступая, приблизились к поленнице и стали сбоку, так что мальчики не могли их видеть.

Плач прекратился, ребята разговаривали.

— Слушай, брось дурака валять, — солидно говорил Степа. — Вылезай… Не стоит твоего брата расстраивать. Он хороший парень. Надоедливый немножко, но вполне свой. У меня с ним, конечно, старые счеты…

— Вот шайтан! — прошептал Мухамет.

— Ну, вылезешь?

— Иок!

— Что ты все заладил «иок» да «иок»! По-русски говорить не умеешь?

— Зачем не умею! — рассердился Митхат. — Это ты, наверно, по-татарски не умеешь…

— Я? Нет, брат, я татарских и хакасских слов сколько хочешь знаю. А что я тебе принес! Видал такого зверя?

Степа запустил за пазуху руку и вытащил белую мышку. Она забегала по его руке, смешно принюхиваясь и шевеля розовым носом.

— Белый мышь!.. — взвизгнул Митхат. — Дай мне!

— Хитер! Вылезай — дам. И еще покажу сколько хочешь. И белую крыску покажу и орла!

— Где?

— Вон там. — Степа кивнул на флигель. — Там наши звери живут. Пойдешь со мной?

— Иок!

— Боишься? А там сейчас никого и нет! Я один да дежурная нянечка. Я когда хочешь могу приходить. Меня Петр Петрович и Мухамет-Нур хоть ночью пустят. Они даже ключи хотели мне отдать, да я не взял. Еще потеряешь!.. Ну? Пойдем, пока никого нет. Там тепло, а ты вон весь посинел… Не пойдешь — уйду, и сиди тут до утра. Брат твой больше за тобой не придет.

— Зачем не придет? — тревожно спросил Митхат.

— Обиделся. Чертенка, говорит, какого-то мне привезли. Я, говорит, думал, что он приличный парень, вроде Степы Моргунова (это я, значит), а он (ты, значит) просто бешеный тип.