Чистота сердечных сокращений

Деткам его, их трое народилось, она считала себя родной. Когда болели, свинкой или корью, приезжала нянчиться: Ваня звонил, чтоб была. Жене объяснял – дальняя родственница. Дети тоже её любили: и Светочка, старшая, и Ростик, – весь в отца – её тайный любимец, и Лидушка, самая малая.

Однажды Иван приехал утром, мрачный. Переживал, видать, аж с лица спал.

– Выручай, подруга... Жена зашла в тюрьму, – только и вымолвил. Объяснять, как да почему, не стал. Потом само узналось: кипящим супом товарку ошпарила. По злобе – не ладили.

Нюся уволилась – она в садике нянькой работала: два выходных и питание – и приехала выручать. Детки, давно переболевшие детскими болезнями, повырастали. Отцовская упёртость и жлобство, подлость матери с лихвой передались им. Тяжко ей пришлось...

Но всё равно, годы эти считала Нюся самыми счастливыми. И хозяйка, и спали вместе, чего уж там…

...Жене на зону Иван писал: «Освободишься – я её мигом налажу. Сейчас она из-за ребят. Ну, и мне, для здоровья – как без бабы-то… Сама не борзей, кому положено – давай. А то добавят». От Нюси всегда писал привет.

Выполняя мужнины наказы, жена заработала себе УДО*. Прибыла из мест нежданно, ночью. Вскочившей на звонок Нюсе с порога приказала:

– С вещами на выход! И чтоб духу... Попользовалась нахаляву – ша!

…Как говорится: шли годы.

Верная подруга погрузнела, прискучила. Появились другие – деловые, немногословные. Безо всяких там… Появились и новые заботы: бокс на Черкизовке купили, через год – участок на Клязьме. Начали строиться. Только крутись… У Нюси не бывал месяцами. А уж приедет – вот она вся тут, как прежде – любое желание:

– Голубчик, Ванечка! Радость-то какая! Как чуяла – беляши с пылу… Садись, рюмочку… Селёдочки с лучком… Закуси. Огурчика малосольного… Что не весел – головушку повесил? Может, заболел, не приведи бог? Или нужда какая?

_________________________________

* УДО – условно-досрочное освобождение

Эх, жить бы да жить с такой…

На полный желудок клонило ко сну. Он ложился на диван. Нюся, приглушив телевизор, укрывала его пледом и, присев в ногах, любовно и жалостно смотрела: устал… стареет. А забот на нём, бедном!

Через часок-полтора он поднимался, зевая.

– Может, останешься, Ванечка? Ночку… а? – с робкой надеждой, роняя слёзы, жарко шептала Нюся. – Иссохлась без тебя…

– Не могу, Нюсь. Войди в понятье.

…Как-то под Новый год у бокса объявился Васька Прохоров, кореш армейский. По всему – только от «хозяина». С большой отсидки. Стоял поодаль, курил, глядел…

Иван сразу признал дружка. Что-то дёрнулось под сердцем: хорошего не жди… Отвернулся, и сразу понял – зря, только слабость показал.

– Здорово, сержант! Не узнал? – Морда наглая, глаза воровски – ширь-ширь – по сторонам.

Торговлю пришлось закрыть. Сели в кафе у метро.

– Помнишь своё погоняло? – скалился Васька железными зубами. – Рыбий глаз! Теперь ты, стал быть, средний класс… Ну-ну… Ладно, наливай, сержант! Хули там…

Выпили по бутылке. Иван размяк: дружбан, Васька! А тот всё про подельника толковал, который ждёт в Кургане.

– Слышь, Вань… Мне бы хатку тихую… на недельку… Да бабёнку тёплую… Деньжат малость…

– Есть местечко… Нюську помнишь? Сейчас позвоню…

– ...Приюти на пару дней другана армейского, – велел он. – Выдь к метро, встретишь...

– А ты? Не заглянешь? Я бы…

– Сам – никак. За товаром ехать… Ну, давай! Ты уж там… это… расстарайся...

– Вон она… – не вылезая из такси, указал он на одиноко стоящую у перехода женщину в тёмном пальто и платке.

Простая душа, Нюся не сразу почуяла беду... Человек от Ванечки, проездом. Издалече, видать...

Не раздеваясь, Прохоров прошёл в комнату.

- Кудряво живёшь! Иван-то бывает? Или ещё кого греешь? – Голодными глазами он оглядывал тяжёлые ляжки под халатом.

- Не ваше дело! – озлилась Нюся.

-Чаво? – рванулся к ней Прохоров. – Щас узнаешь, чьё дело! Вякни только!

... Бил в живот, в лицо. Бил беспощадно, зверея от собственной ярости. Она рвалась к двери, к окну, тщетно звала на помощь...

Насиловал в кухне, под грохот мебели и истошный крик. Нюся умоляла оставить её, плакала, грозилась, что скажет Ивану... Он только скалился, ненасытный стервятник, и терзал свою жертву.

Как был, в сапогах, со спущенными штанами, Прохоров жадно курил.

– Ну, чьё дело? – щерился сквозь дым. – Будешь брыкаться – удавлю. Будешь, как надо – уважу... поживу с недельку. Глядишь и поладим. Давай наливай, хули там.

Опершись о косяк, сглатывая кровь из разбитого носа, Нюся стояла, ни жива, ни мертва, не в силах взглянуть в его волчьи глаза.

– Ты уж... там... расстарайся, – звучало в ушах.

...Пил он, не пьянея, сохраняя осторожность: спрятал ключи, оборвал телефон. Даже дверь в туалете оставлял открытой. Слышал во сне каждый шорох, казалось, он вовсе не спит. Когда водка кончилась, стребовав деньги, послал соседа-алкаша.

Нюся исхитрилась и незаметно сунула тому записочку.

Телефон Боцака молчал.

Другой номер принадлежал старику-ингушу...

...Два года назад при операции ему влили литр Нюсиной крови. Поправившись, старик узнал адрес донора и приехал. С цветами и корзиной фруктов.