Чистота сердечных сокращений

Ефим, бдительно кося целым глазом в её сторону, прошёл от печки и лёг в знак солидарности у ног хозяина. От безвыходности положения у того запотели очки и – от худобы – сваливались городские треники. Самописка выпала из дрожащих пальцев…

Из-под стола Ефим усмешливо поглядывал на обоих: кто? кого? Я в неволю не ходок…

Поймав его взгляд, Артемий Иванович решительно сложил рукопись и подмигнул рыжему абреку:

– Печку-то топить, Фима? Молочная лапша на ужин…

А про себя подумал: «Следующий роман начну с эпилога».

Ноябрь 2009 г.

ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНЫЙ РЯД

Его переложили с тележки на кровать, подключили к чему надо и оставили. Ночью он пришёл в себя, зашевелился. Заслоняя собой красный свет, рядом возник кто-то, нашёл в бинтах запёкшуюся щель рта, влил два осторожных глотка.

Женский голос, будто Нюси, раздельно спросил:

– Фамилия? Имя? Отчество?

Он понял, что спрашивают его. Собрался, хотел назвать себя, даже прохрипел: Иван… И снова провалился в вязкую, чёрно-красную пелену наркотического забытья.

Очнулся вне времени. Увидел метнувшуюся к нему тень, испугался. Задрожало и замерло, боясь обнаружить себя, сердце. Гулкими толчками застучало в голове. Со страху он не чувствовал, что мочится под себя.

Действие наркоза прошло. Пришло время боли, неотвязного страха, жалких мыслей: за что?..

На третий день его перевели в палату. И здесь преследовали страхи. Он вздрагивал на каждый звук, по-детски закрывал глаза, когда кто-то входил, и сквозь дрожащие веки смотрел в панике – кто?

...Бравый сержант Иван Боцак, дослуживал срочную в стройбате, на краю Москвы. Прошёл слух: в солдатскую портомойню набрали новеньких. Иван, пока не расхватали свежий товар, поспешил на объект. Взял дружка, Ваську Прохорова, ещё кое-кого, покрепче. Биться за девок пришлось не напоказ. Вторую роту – адыгейцы и кабардинцы, тоже лихие парни – раздолбали в пух на подступах к бараку.

Вольнонаёмные прачки, собравшись кучкой, словно тетёрки на току, наблюдали, сплёвывая семечки – кто кого…

...Иван приглядел её сразу: рослая, пышнотелая. Глазки голубые, весёлые, бесхитростные… Веснушки пляшут на лице.

– Как зовут-то, красивая? Из каких будете?

– Нюся. Можно Нюра, как хочете. Ярославские мы.

– Залюбимся? – Иван был ещё в пылу драки, а потому – и по природной нахальной склонности – не церемонился.

Нюся согнала улыбку с полных уст. Поглядела, любуясь: хорош парень – высокий, плечистый, светлый ус над губой, глаза стальные… Орёл! Такой не обидит и другим не позволит.

– Посмо-о-трим... – соблюдая себя, протянула враспев.

Повадился.

Подарил духи «Красный мак». Велел зря не лить.

Водил в кино, на танцы в Парк культуры и отдыха. Два раза. Духовой оркестр, «Рио-Рита», мороженое эскимо. Наставлял: кусай трохи, чтоб не упало. В кино – руку на ляжку, невтерпёж ему... Провожал. Когда не было соседки, Нюся оставляла. Можно было и при ней, конечно – девки простые. Иногда так и выходило…

Иван остался на сверхсрочную – не захотел домой, на Полтавщину. И письма материны не разжалобили.

– Быкам хвосты крутить – цоб-цобе! Нема дурных!

А Нюся рада…

Стал большим человеком Иван – завскладом вещевого довольствия. Холку наел – воротничок, того гляди, лопнет. Походка переменилась.

С Нюсей говорил уже по-другому, сквозь зубы:

– Ты, там, это… Замуж, там, байстрюков рожать – и не думай!

Она, если честно, и не думала. Ей с Ванечкой и так хорошо. Сама свежа как булка. Борщ настоящий научилась, сапоги надраить, чтоб горели. И время проводить – в постели хоть всю ночь, хоть и цельный день койку гнуть, на улице слыхать. А нет – можно и по Москве, не тратясь на разности, прогуляться, метро задаром посмотреть.

Один только раз, единственный разик, и то – не специально, а от заботы, чтоб Ванечке свеженьких овощей, Нюся спросила, подкладывая горяченьких блинков:

– Может, нам, Ванюша, огородик разбить? Вон, у Катьки Коптеловой – редисочка, лучок… – И осеклась.

Зыркнул Иван злющим с похмелья глазом. Бросил вилку, поковырял противно в зубу. Закурил. Знал, что Катька – законная жена старшины Коптелова, посягательство ему послышалось в Нюсином предложении. Эх, Ваня… высоко себя вознёс...

– Ты не подумай чего… Я – так… – робко обняла его Нюся.

И впервые пригорюнилась… про себя.

…Отслужив положенное, Иван Боцак вышел из армии насовсем. Устроился по блату военруком в школу, в Ховрине. Вскоре женился. На школьной поварихе. Обзавёлся пропиской, стал москвич. Посыпались, как горох, детки.

У Нюси тоже случились перемены – съехала из своего барака. Как почётному донору ей дали однокомнатную. В Кузьминках, на Юных ленинцев. На новоселье Нюся плакала от радости: Ванечка-дроля пожаловал. Приголубил. Обещал проведывать, а ей... много-то и не надо, на том спасибо.

Проведывал, не сказать, часто, но разок-другой в месяц заглядывал. Ведь через всю Москву, считай. Нюся всегда на такси давала – как же, у Ванечки семья…