Чистовик

Некоторое время не решалась открыть его и достать оттуда бумаги. Когда на стол легли сложенные бумаги, долго не решалась развернуть. Боялась. Боялась увидеть там лишнюю бумагу. Ведь в эту странную ночь может всё случиться.

С замиранием сердца вглядывалась в буквы. Наконец, когда пожелтевшие бумаги были рассортированы, одну стопку я отодвинула подальше.

И принялась разворачивать вторую стопку. Вот Нюрино свидетельство о смерти. Вот Андрюшкино.

Я же положила рядом метрики о рождении и смерти своих детей рядышком.

Две бумаги… Вот и вся жизнь.

И как — то пусто и бессмысленно становится, глядя на эти две бумаги. И очень больно.

Вот почему так? Почему только две бумаги? Ведь день рождения это один день, день смерти тоже один день. Остальные дни где? У Нюры это целых четыре года. Это и разбитая коленка, и катание на качелях, и беготня по полю с собакой.

У Андрюшки это целых четырнадцать лет. Четырнадцать! Это и детский сад. И школа. Летние каникулы на речке, и сломанная рука, и падение с высокого дерева. И даже первая любовь. Разве по этим двум бумагам можно о его жизни понять. Значит, должно быть три бумаги! Вот рождение, вот смерть, а посередине пусть будет ЖИЗНЬ. И даты — написать второй день после самого рождения, и один день до смерти.

Так не очень горько, не так сильно щемит в груди.

Я сложила бумаги в черный конверт и отодвинула его на край стола. Затем встала и подошла к креслу, тяжело опустившись в него.

Чувствовалась сильная усталость. Голова от недосыпа начинала кружиться, но я и не собиралась ложиться.

Ведь только теперь можно хорошенько подумать.

Перевела взгляд на иконки, стоящие в углу.

— Ужели я всё — таки помёрла?! Раз свиделась со своими умершими детьми…. Тогда что здесь Димка делает? Разве и с ним беда случилась? Нет, нет, не может того быть. Разговаривала ведь накануне, жив и здоров он.

— Господи — прошептала я — Если сын в беде сейчас, то убереги его. Пусть поживет еще. Успеем на небесах свидеться.

Ежели я все — таки не представилась, так что это? Может это просто сон? Тогда это хороший сон. Тогда я и просыпаться не хочу. Мне бы еще денек с детьми побыть. Я просто посижу здесь, там и дети встанут. Мне бы еще денёк с ними побыть. Хоть во сне.

Повернула голову к окну. Едва начало светать. Город еще не проснулся после празднования. Слышался лишь гул моторов единично проезжающих машин.

Я сидела в тишине, слыша лишь стук часов, которые погружали в странное состояние то ли сна, то ли еще чего. Тело налилось такой тяжестью, что не могла пошевелить ни рукой, ни ногой. Глаза начали закрываться. Нет, нет, мне нельзя спать. Я заставляла себя открыть глаза, но ничего не получалось. Будто ум от тела отделился, и теперь тело не слушалось меня. Я начала погружаться в густой непроглядный туман, мысли начали растворяться. Я пыталась сопротивляться. И тогда поняла, что всё напрасно. Последнее что я услышала — это ход часов.

Тик — так — секунда. Тик — так — час….. Тик — так — жизнь.

*

Открыв глаза, поняла, что сейчас ночь. В окно ярко светила луна.

Услышав рядом с собой равномерное сопение, я замерла. Лежала, не двигаясь, пока, наконец, не решилась медленно повернуть голову.

А потом сердце замерло, увидев того, кто спал рядом.

Ванька! Молодой совсем! Красивый. Я смотрела на его лицо, такое родное, такое знакомое, и внутри меня «потеплело». Не удержавшись, провела пальцем по лбу, по щеке, затем перешла к губам. Да быстро убрала руку, увидев, как муж завошкался.

Дождавшись, пока он мерно засопит, натянула на него сползшее одеяло. Затем легла на спину.

То, что свекрови я не больно понравилась, стало понятно не сразу. Когда Ваня привел в дом, я стеснялась лишний раз на его родителей и глаза поднять. Свадьбы не было, просто расписались в сельсовете. И сразу добро пожаловать во взрослую жизнь.

Первое свое замужнее утро я проспала. Вскочила, когда услышала недовольное ворчание свекрови. Та кивком головы указала на ведро и молча вышла из дома.

Свекра и не видела толком. Он уходил, когда еще не рассвело, а приходил затемно. Слышала лишь, как входная дверь хлопала, да его тяжелые шаги в кирзовых сапогах.

Да и сторонилась я его. Старалась уйти с глаз долой, едва видела прихрамывающую фигуру возле калитки. Уж если приходилось еду подать, видела лишь большие натруженные руки с мозолями, принимающими от меня кружку с молоком. И сразу уходила.

А ведь и слова плохого от него не слышала. Немногословного искалеченного фронтовика. Он и «ушел» быстро. Видно ранения и тяжелая работа в поле сделали свое дело.

Однажды я услышала громкий мужской смех со двора. С недоумением посмотрела на свекровь — чужой разве во двор вошёл? Но та с полуулыбкой на губах смотрела через распахнутое окно. Выглянув, и мои губы тоже растянулись в улыбке. Нюра сидела у свекра на коленях, и, лепеча что — то на своем, детском, играла с его бородой.

Уж кого — кого, а Нюру он любил очень и баловал. Жаль, что Андрюшку не успел на руках подержать.