Чистые сердцем

– Я тоже так думал, но… Со мной связалась фармацевтическая компания. Они открывают новый проект, связанный с их новым лекарством от астмы. Он прошел испытания с потрясающим успехом, это, возможно, самый большой прорыв со времен сальбутамола – он может купировать серьезные приступы астмы у детей в трети случаев… даже смертельные. Они хотят, чтобы я возглавил их команду. Им нужен медик, особенно интересующийся астмой.

– Но ты не особенно интересуешься астмой. – Кэт смотрела на него целую минуту, пока он наконец не отвел взгляд. – Мне сейчас не показалось, что ты, черт возьми, не можешь смотреть мне в глаза? О чем ты вообще думаешь? Фармацевтическая компания? Это вообще Крис Дирбон здесь сидит? Ты презираешь докторов, которые идут продавать коммерческие лекарства, всегда презирал. «Продано!» – как часто я от тебя это слышала? «Благородные коммивояжеры. Только бы напялить приличную мину…» Боже, Крис, что тебя вообще натолкнуло на эту мысль?

– То, – тихо сказал он, – что я нахожусь в состоянии полного истощения. В том состоянии, когда я уже не могу справляться с отсутствием напарника, с отсутствием замещающего врача, и не могу отдавать целые состояния на больничные замены. То, что я вечно погребен под кучами чертовых правительственных бумажек про цели и квоты, и про все на свете, кроме заботы о больных людях. Я не знаю, куда податься. Вот что меня на нее натолкнуло.

– А ты серьезно, да?

– Как никогда. Боже, Кэт, я не хочу оставлять практику. Я люблю это. Я люблю прикладную медицину и всегда любил. Но непосредственно сейчас я понимаю, что выгорел.

– Но решение не в том, чтобы идти работать в фармацевтическую компанию.

– А в чем тогда?

– В моем возвращении на работу, конечно. Я попрошу Салли присматривать за Феликсом и буду приходить с утра делать операции и постараюсь вернуться в седло на полную ставку как можно скорее. Дело закрыто. – Она поднялась. – Пойду сделаю тосты и суп.

– Звучит неплохо. Но ты не можешь вернуться, вся суть была в том, чтобы ты целый год…

– Я знаю, в чем была суть, но это было до того, как ты измотался настолько, что начал думать о фармацевтических компаниях. Я здесь просто просиживаю штаны, как бы это все ни было мило – разлечься на диване, сюсюкать с Феликсом и почитывать Мэйв Бинчи. Дай мне еще неделю, и я начинаю.

– Я не смею с тобой спорить, когда ты так смотришь. Если я соглашусь…

– У тебя нет выбора, парень.

– Но если… Ты позвонишь Саю?

– Нет.

– Ой, повзрослей, Кэт… Или даже покажи ему, кто здесь взрослый. Я не хочу, чтобы мою семью раздирали какие-то распри. В мире и так достаточно войн. Кстати, ты в последнее время говорила со своими родителями?

– На самом деле мама как раз сегодня звонила. А что?

– И как она?

– Странная. Но она сейчас постоянно кажется мне странной. Не могу понять, в чем дело… Ее сияющее, очаровательное забрало, как всегда, опущено. Но что-то есть, и будь я неладна, если знаю, что.

Кэт запихнула хлеб в тостер. В такие моменты ей всегда казалось, что лучше не думать. Не думать о Дэвиде Ангусе и о том, что он мог умереть ужасной смертью, не думать о маме и папе и о том, что между ними могло случиться, не думать о возвращении на работу гораздо раньше, чем планировалось. Не думать – а просто делать.

«Мы переживаем, переживая» – прочла она где-то, и эта мысль поразила ее, потому что в ней была сосредоточена самая главная истина ее жизни.

Суп начал закипать.

Шестьдесят четыре

– Саймон, это второе сообщение, которое я тебе оставляю. Мне не нравится разговаривать с машинами. Будь так добр, перезвони мне.

Мэриэл тихо положила букет нарциссов, который она только что собрала в саду, на свежую газету. Весь сад расцвел желтыми, оранжевыми, розовыми, белыми и алыми тюльпанами. Она посмотрела туда, но прямо на ее глазах все краски покинули его, и он потускнел, как тускнеет труп, когда его покидает кровь. Мир стал двухмерным и серым.

– Чертовы машины.

Она боялась заговорить. Она не могла произнести ни слова.

Она спросила:

– Зачем ты звонил Саймону?

Ричард обернулся.

– Мне нужно кое-что у него спросить.

– Если… – ее горло сжалось. – Спросить?

К ее удивлению, он встал и положил руки ей на плечи.

Он сказал:

– Сейчас, моя дорогая, ты должна доверять мне. Ты всегда мне доверяла. И должна доверять до конца наших дней. Неужели ты думаешь, что я могу предать тебя?

Мэриэл Серрэйлер очень мало плакала в своей жизни, но сейчас слезы выступили у нее на глазах – правда, там и остались, размыв желтый силуэт цветов на столе.

– Что бы я ни говорил после того, как ты впервые рассказала мне о Марте, я это принял, и я принял то, что ты сделала это ради нее и в благих целях. Я с тобой не согласен, но я никогда не сомневался в доброте твоего сердца и в твоих мотивах. Ты должна этому поверить. Да и кто бы сказал, что ты не права? Не я. Кто? Никто. И последний человек, которому я бы тебя выдал, был бы наш сын.