Немного полежав в своей комнате и наскоро перекусив в кафетерии, я направляюсь в театр, чтобы встретиться со своей судьбой лицом к лицу. Учитывая, как много шагов я сделала за свою жизнь, для меня очень странно, насколько тяжелой кажется эта короткая дорога от общежития до театра. Я так нервничаю, что мои ноги норовят всё время врезаться друг в друга. Я дважды спотыкаюсь, проходя мимо учебного центра, а затем почти врезаюсь в стену, пока иду через туннель под зданием факультета изобразительных искусств. Мне могут понадобиться новые ноги перед премьерой.
Небосвод медленно переворачивается, темно-синяя вечерняя мгла озаряется огненным закатом, которого не видно, — его вид, вероятно, заблокирован скорпионьим хвостом здания театра. Я вхожу через боковую дверь сзади здания. Нам, актерам, вход в вестибюль запрещен. По крайней мере, так мне сказали после генеральной репетиции в четверг вечером.
Запах сценического грима заполняет гримерную. Мои коллеги громко подшучивают друг над другом, и кажется, словно каждые пять секунд кто-то выдает шутку, так часто и вызывающе они смеются. Я занимаю свое место напротив зеркала, дрожащими руками открываю сумку и начинаю раскладывать спонжи, тональные кремы и кисточки, которые мне понадобятся. Быстро переодевшись в футболку, чтобы не испачкать одежду макияжем, я начинаю процесс медленного перевоплощения в Эмили Уэбб, размазывая по лицу дизайнерскую грязь.
— Готова?
Вопрос исходит от актрисы, играющей миссис Миртл Уэбб, мою мать в пьесе.
— Ты хочешь, чтобы я солгала или сказала что-нибудь радостное и ободряющее? — мямлю я в ответ.
Она хихикает, одновременно размазывая тени на своих веках.
— Правду. Я всегда за нее.
— Я боюсь до усрачки, — говорю я и колеблюсь, прежде чем добавить немного румян под скулы.
— Я тоже! Я всегда нервничаю на премьере. А после этого вечера любое представление кажется легким ветерком.
Только я собираюсь ответить, как слышу скрип колес. Повернувшись на шум, вижу двух костюмеров, Викторию и какую-то незнакомую мне блондинку, которые вкатывают вешалку с костюмами.
Ну разумеется, Виктория здесь.
Блондинка тянется за одним порванным платьем, унося его в угол комнаты, чтобы зашить. Пока она шьет, Виктория отстраненно прислоняется к вешалке и неосознанно теребит свой бирюзовый передник. Пальцами играет с крошечной подушечкой для булавок, висящей на талии, по форме напоминающей помидор.
Я возвращаюсь к своему макияжу. Никогда не полюблю этот затхлый запах.
— После премьеры все кажется мелочевкой, да? Получается, как только сегодняшний вечер пройдет, все будет прекрасно.
— Это на самом деле напоминает два репетиционных процесса, — продолжает моя собеседница. — Первый проходит без зрителей, а второй — с одним зрителем.
— Зрители все делают таким странным, — стону я, растушевывая румяна на своих скулах.
— Смеются, когда ты этого от них не ожидаешь. Не смеются, когда ожидаешь. Аплодируют слишком долго. В первом ряду сядет какой-нибудь парень с ужасным кашлем. И какой-нибудь чертов ребенок на третьем.
Я очень громко смеюсь над ее шуткой и случайно перехватываю в зеркале взгляд Виктории. Она наблюдает за мной, все еще теребя набитый булавками «помидор» и ожидая, что кому-то понадобится ее помощь.
— Твоя семья приедет на этой неделе или следующей? — спрашивает моя «мать» по пьесе.
Услышав вопрос, я дергаю рукой и попадаю спонжем на волосы, оставляя на них пятно грима.
— Нет, — отвечаю я.
— Слишком заняты, чтобы проделать долгий путь из Нью-Йорка, да?
Я напоминаю себе, что люди знают, из какого я города, только точно не знают, из
Затем по комнате разносятся два слова:
— ДЕЗДЕМОНА ЛЕБО.
Я вздрагиваю и оборачиваюсь. Ариэль стоит в дверях. Она выглядит великолепно в атласном синем платье, ее светлые волосы каскадом ниспадают на грудь, а губы — идеальный красный лепесток розы. Я так увлечена ее элегантным видом, что забываю, что она выкрикнула мое имя.
В раздевалке воцаряется тишина.
— Ариэль? — говорю я в ответ.
Она протискивается мимо Виктории, стоящей у двери. Делает всего три шага, и каждый из них отдается звуком каблуков по полу.
— Дездемона Лебо, — снова объявляет она. — Ну, конечно. Теперь всё обретает смысл. Как такой человек как
Я бледнею. Теперь еще и
— Что ты хочешь этим сказать? — бросаю ей в ответ, поворачиваясь на стуле.
Секунду назад я не слышала собственных мыслей. Теперь в гримерке так тихо, что слышу звон шпильки для волос, которая касается стола в другом конце комнаты.
— Вы что, не слышали шума и суматохи? — Ариэль спрашивает таким тоном, что ее вопрос звучит как обвинение. — Пришлось вызвать охрану кампуса, чтобы контролировать двери вестибюля.
Я понятия не имею, о чем она говорит.