Читая Фрейда. Изучение трудов Фрейда в хронологической перспективе

Но идеал Я, или Сверх-Я ребенка образован не только идентификациями с отцом, или, скорее, «с родителями», уточняет Фрейд (n. 6, p. 243 [275]): это также результат идентификаций с родительскими запретами, которые чинили препятствия осуществлению инцестуозных эдипальных желаний. Иначе говоря, идеал Я/Сверх-Я «двуличен» по отношению к Я: с одной стороны, он его поощряет: «Ты должен быть таким же (как отец)», но, с другой стороны, он устанавливает Я запрет: «Ты не имеешь права быть таким же (как отец), то есть ты не имеешь права делать все, что он делает, – некоторые вещи возможны только для него» (p. 247 [278]). Фрейд подытоживает эти сложные процессы в следующих словах: «Маленькими детьми мы восхищались этими высшими существами и боялись их, позже мы сделали их частью себя» (p. 249–250 [270]). Так внутри Я выделяется инстанция, строгость которой разнится от индивида к индивиду: «Чем сильнее был эдипов комплекс <…>, тем более сурово Сверх-Я будет впоследствии господствовать над Я, будут ли это муки совести или бессознательное чувство вины» (р. 247 [278]). Наконец, идеал Я предстает как «наследник эдипова комплекса» (р. 249 [279]). Здесь я хочу добавить, что Фрейд употребляет три термина, которые он не различает эксплицитно: Я идеальное, идеал Я и Сверх-Я, – но для него они не взаимозаменяемы.

Из факта существования идеала Я, который предъявляет человеку самые высокие требования, естественно вытекают религиозное чувство, индивидуальная совесть и социальные чувства. Так, религиозное чувство стоит в центре любой религии: «Когда Я сравнивает себя со своим идеалом, суждение, которое оно выносит о собственном несовершенстве, порождает чувство религиозного смирения, к которому верующий обращается в своем ностальгическом порыве» (р. 249 [280]). Что касается совести, Фрейд считает, что она проистекает из интериоризации приказов и запретов, исходящих от учителей и авторитетов, и что напряжение между требованиями совести и достижениями Я воспринимается как «чувство вины». Наконец, Фрейд заключает, что «социальные чувства покоятся на идентификациях с другими на основе общего идеала Я» (р. 250 [281]).

Фрейд завершает эту главу исследованием архаических корней идеала Я или Сверх-Я. Он возвращается к гипотезе, выдвинутой в работе Тотем и табу, и возводит часть социальных чувств к последствиям убийства отца первобытного племени и связанным с ним моральным ограничениям. Затем он задается вопросом об истории появления Сверх-Я у последующих поколений. По его мнению, филогенетические следы испытаний предков передаются не на уровне Я, а скорее на уровне «наследственного Оно»: «Таким образом, наследственное Оно несет в себе остатки существования бесчисленных Я, и, возможно, когда Я черпает свое Сверх-Я в Оно, оно просто вытаскивает на свет Я предков и воскрешает их» (р. 251–252 [282]).

 Я и конфликт влечения к жизни – влечения к смерти

Каково же воздействие на Я влечений, а именно влечений к жизни и влечений к смерти, описанных в работе По ту сторону принципа удовольствия? Фрейд высказывает гипотезу, что эти два рода влечений способны соединяться и распадаться в разных пропорциях. Конечно, трудно представить себе подобный союз влечений. Между тем, можно предположить, что влечение к смерти нейтрализовано живущим и что его деструктивная часть при помощи некоего органа направлена во внешний мир в форме агрессии: «Этим органом, вероятно, является мышечный аппарат, и влечение к смерти впредь проявляется – хотя это правдоподобно лишь отчасти – в форме влечения к разрушению, обращенного против внешнего мира и других живых существ» (р. 255 [284]).