Отвергнув эти возражения, Фрейд переходит к рассмотрению реакции пациента на реконструкции, которые возникают у аналитика в ходе анализа. Он признает, что есть доля правды в шутке о том, что психоаналитик всегда прав, что бы пациент ни сказал: если пациент говорит да,
это потому, что он принимает интерпретацию, если он говорит нет, то это признак сопротивления, и аналитик снова прав! Но Фрейд уточняет: аналитик не считает ни «да», ни «нет» абсолютно правдивыми, он рассматривает и тот, и другой ответ как неоднозначные. Для аналитика «да» анализанда может иметь смысл как подтверждение реконструкции, но это может быть также выражением сопротивления; что касается «нет», оно столь же неоднозначно, как и «да», и может быть проявлением несогласия, так же как проявлением сопротивления. В этих условиях как понять, что правильно? Фрейд уточняет, что существуют косвенные доказательства, которым мы можем абсолютно доверять, это косвенные подтверждения, полученные путем ассоциаций: «Мы имеем столь же ценные подтверждения, но выраженные на этот раз положительным образом, когда анализанд приводит ассоциацию, которая содержит что-либо сходное с содержанием реконструкции или аналогичное ему» (р. 275). Другой формой косвенного подтверждения становятся ошибочное действие или негативная терапевтическая реакция, в последнем случае, если интерпретирующая реконструкция точна, пациент реагирует ухудшением своих симптомов. Иначе говоря, вопреки утверждениям противников, Фрейд считает, что аналитик придает большое значение реакциям пациента и делает из них важные выводы: «Но чаще всего эти реакции пациента неоднозначны и не позволяют делать окончательные выводы. Только продолжая анализ, мы можем точно решить, точны ли наши реконструкции или они непригодны. Мы принимаем каждую отдельную реконструкцию только в качестве предположения, которое необходимо проверить, чтобы подтвердить ее или опровергнуть» (р. 277).
Бред как эквивалент конструкции в анализе
Как же наше предположение становится убеждением пациента? Каждый психоаналитик наблюдает это в своей повседневной практике. Но остается один важный вопрос: как правило, мы ожидаем, что конструкция, представленная во время анализа, приведет к пробуждению соответствующего воспоминания у пациента, по крайней мере, в теории. Между тем на практике очень часто случается, что пациент не вспоминает значимое вытесненное содержание: это неважно, говорит Фрейд, поскольку мы замечаем, что когда пациент убеждается в обоснованности реконструкции, с терапевтической точки зрения это приводит к тому же результату, что и обретенное воспоминание. Почему? Это пока остается тайной. Возможно, будущие исследования помогут нам ее раскрыть.
В некоторых случаях Фрейд замечает, что конструкция, предложенная аналитиком, вызывает у пациента множество ярких воспоминаний, очень близких к содержанию значимого воспоминания. Фрейд приписывает это явление сопротивлению, которое умеет отклонять сознание от решающего воспоминания и привлекать к второстепенным. Между тем, несмотря на яркость этих воспоминаний, они не являются галлюцинациями, уточняет Фрейд. Но существуют исключения, изучение которых приводит его к неожиданным заключениям. Фрейд заметил, что иногда речь идет о настоящих галлюцинациях и что это происходит не только с психотиками, но и в случаях «которые точно не были психотическими»
(р. 278). Это важное наблюдение натолкнуло Фрейда на идею о том, что галлюцинация – это продукт забытого события из детства: «Мы еще недостаточно осознали это, возможно, основное свойство галлюцинации – возвращение забытого события периода младенчества, того, что ребенок увидел или услышал в эпоху, когда едва умел говорить» (р. 279). Продолжая свои исследования, он предполагает, что и бредовые образования, часто сопровождаемые галлюцинациями, также могут быть результатом «стремительного подъема из глубин бессознательного и возвращения вытесненного» (р. 279) в соответствии с механизмом, аналогичным механизму образования сновидений, который люди всегда рассматривали «как эквивалент безумия» (р. 279).