Читая Тэффи

Молиться в храм идут пешком, всей семьей, это неподалеку, за углом. Студено, над обледеневшим каналом висит стылый туман. Бредут среди снежных сугробов по тротуару люди в шубах, тулупах, меховых шапках, двигаются извозчичьи сани с седоками.

В церкви не протолкнешься. Чадят по стенам свечи, духота, похожий на гнома бородатый старичок в золоченых одеждах бубнит что-то с возвышения. Людмила шипит в ухо: «Креститесь, барышня!» «Кланяйтесь!» «Креститесь!» С ума сойти…

Батюшка с матушкой опустились на колени, она делает то же самое. Коленкам больно, присела на пятки. Прямо перед ней огромный светильник на цепях, на нем потрескивают свечи, капает на пол воск. Она тихонько подползает к тому месту, чтобы отколупнуть кусочек. Маменькина твердая рука на плече, гневный шепот: «Веди себя прилично. Наказание господне!»…

Гном на возвышении помахал в очередной раз дымящимся золотым сосудом, произнес нараспев: «Простите меня, православные, если обидел ненароком словом или делом» В рядах задвигались, церковь зашумела, послышалось вокруг: «Прости меня, если можешь», в ответ: «Бог простил, и я прощаю»

У матушки на глазах слезы, прижала к груди, целует, батюшка пощекотал усами, Людмила заслюнявила: «Прости, прости, прости!» Кончился голодный праздник, скоро Пасха! Полный дом гостей, куличи, крашеные яички, катания со снежных горок, поездки на дачу, к родным, знакомым.

– Маменька, папенька, Людмила, – говорит она. – Простите меня за все, за все! И я вас прощаю.

«Всех прощу, – думает. – Даже кривляку и задаваку Катьку»…

Катька Чепцова с соседнего двора старше ее на полгода. У них сложные отношения: неделю дружат, две недели в ссоре. Причина размолвок одна и та же: Катьке во что бы то ни стало надо доказать, что она, во-первых, без пяти минут барышня, что, во-вторых, красивей ее, и что, в третьих, в нее влюблены поголовно все окрестные мальчишки.

– Ты тоже достаточно привлекательна,– успокаивает, – но тебя портят губы. Посмотри на мои. Цветок-бутончик. А у тебя обыкновенные.

Пусть обыкновенные. Зато она в матушку, урожденную Гойер, француженку. А у француженок, подслушала однажды у взрослых, зовущий взгляд. Зовущий, понятно? А твой распрекрасный цветок-бутончик никого не зовет, успокойся!

В женскую гимназию на Литейной они с Катькой поступили в одно время, сидели в классе за одним столом, ходили попеременно друг к дружке делать домашние уроки. Вот и сегодня пишут в Катькиной комнате сочинение: «Какое время года вы больше любите?»

Катька то и дело отвлекает:

– Карамельку хочешь? Нет?.. У дворника собака сбесилась, слышала? Крысу, говорят, бешенную поймала у забора, та ее покусала, и собака сбесилась. Увезли куда-то в клетке.

– Катя, пожалуйста! Сбила с мысли.

– Молчу, молчу.

Через минуту опять:

– У меня намечается роман.

– Роман? – отрывается она от письма. – Что-то новое.

– Ни за что не догадаешься: с кадетом Коломийцевым. Один раз уже поцеловались.

– Интересно.

Врет, скорее всего. Неделю назад уверяла, что в нее влюбился старшеклассник Фишер из соседней гимназии, она на его чувства не ответила, он бросился с горя в пруд, чудом удалось спасти. А потом шли после уроков, мимо на извозчике какой-то мальчуган с нянькой проезжал, поклонился Катьке. «Женя Фишер», – сказала Катька. «Тот, который из-за тебя в пруд бросился?» «Да, а что?» «Да он же совсем маленький, а ты говорила старшеклассник». «Это он на извозчике таким маленьким кажется, ему четырнадцать лет». Ну, ни вруша!

– А ты в кого-нибудь влюблена?

Она в растерянности. Сказать, что влюбиться ей просто не в кого, значит уступить Катьке в споре о привлекательности.

– Влюблена, и даже очень, – слышит словно со стороны собственный голос. – Но сказать об этом сейчас не могу, это страшная тайна.

Удивительно: действительно верит в эту минуту, что влюблена. Вопрос, в кого? Думать, думать…

«Прошлой весной мы ездили за город, – пишет в тетрадке. – Пух цветущих деревьев летел и кружился в воздухе, щебетали веселые птицы, пахло водой, медом и молодой весенней землей. Я собирала на лугу незабудки и на руку мне села божья коровка»…

– Ой, ну не знаю я, что писать про чертовое лето, – бубнит Катька.

– Напиши, как лягушки квакают в болотах, – откликается она.

– Ну, тебя! Я серьезно.

Господи, мало ли что можно написать про лето! На Троицкие праздники они гостили в матушкином имении на Волыни. Народу понаехало тьма, колясок полон двор, в просторных комнатах с распахнутыми окнами разбросаны охапки душистого тростника, на каждую дверь повесили березовые ветки. Вечером она с сестрами насобирала цветов. Связали букеты, спрятали в траве под большим жасминовым кустом, чтобы не завяли до завтра когда пойдут в церковь.

К обеду ждали соседа, помещика Беспалова, которому, как говорили, батюшка помог выиграть в суде какое-то дело. Помещик с пушистыми усами приехал верхом на белой красивой лошади. Поднялся на веранду где был накрыт стол, поклонился, поцеловал руку маман, обнялся с отцом. Рассказывал за обедом разные истории, гости валились со смеху, маман восклицала утирая платочком глаза: «Не могу, уморил, батюшка!»