Читая Тэффи

Как он умирал, невозможно читать! Мгновенье ей кажется: Толстой придумал это нарочно, стоит перелистнуть страницу, и все окажется не так, врачи его спасут. «Надо было умереть не ему, а мерзкому Анатолю Курагину?» – думает в слезах.

Поцеловала книгу, закрыла, положила на тумбочку.

Утром, растрепанная, с опухшим лицом, пошла к сестре

– Маша, – сказала, – я решила ехать к Толстому. Просить, чтобы он спас князя Андрея. Пусть даже женит его на Наташе, лишь бы не умирал.

– Не сходи с ума…

Не слушая она побежала к двери. Отыскала в салоне Людмилу, спросила, может ли автор изменить что-либо, если книга уже издана?

– Может, барышня. Авторы иногда для нового издания делают исправления.

«Решено, еду!»

Катька сказала, что к Толстому ехать надо непременно с его карточкой и просить подписать, иначе он и разговаривать не станет.

– Оденься скромнее, он расфуфыренным отказывает.

Карточку, где он снят верхом на лошади, она купила за алтын в ближайшей книжной лавке. Одела гимназическую форму, косу повязала синим бантом. Постояла у зеркала: скромная, хорошенькая.

Улизнуть было несложно, из провинции приехали родственники, в доме шум, суета. Она уговорила сопровождать ее старую няньку, матери сказала, что идет к подруге за уроками.

В Хамовники, где жил в это время Толстой, добирались в нанятой скрипучей коляске с жесткими сиденьями, ближе к усадьбе путь перегородила стража.

– Пеши идите, тут недалеко, – посоветовал извозчик.

В очереди у ворот они простояли больше двух часов, посетителей впускали небольшими группами, нянька сопрела на жаре, ахала и охала. Она мысленно произносила слова, которые собиралась ему сказать. Подмышками было мокро, чесалось.

«Опозорюсь, – стучало в мыслях, – уйти пока не поздно!»

– Пожалуйте, барышня, – приоткрыл дверь дежурный.

Поднялись по скрипучей лестнице на второй этаж, миновали веранду, вошли в переднюю. Мимо прошла весело что-то напевая молодая дама, за ней усатый господин в чесучовой паре.

– Как вас величать? – негромкий голос.

Господи, он! Возник точно из-за стены Маленький, исхудалый, с белой бородой по пояс, совсем не похожий на свои портреты.

– Надя… Надежда.

– У вас ко мне какой-то вопрос?

Он смотрел выжидающе.

Все разом вылетело из головы: князь Болконский, Наташа, придуманные слова…

– Вот, – протянула фотографию, – просили подписать.

Он взял из рук фотографию, ушел в соседнюю комнату, вернулся через пару минут, протянул снимок.

Она сделала реверанс.

– А вам, старушка, что? – покосился он на няньку.

– Ничего, я с барышней.

В приемную входили какие-то нарядно одетые люди с букетами цветов и коробками перевязанными цветными лентами.

– Идем, – потянула она няньку за руку.

Прощай, июнь!

Всю весну она проболела, на каникулы бонна повезла ее отдохнуть и подлечиться в имение тетки Софьи Александровны под Житомиром. Приехали на Варшавский вокзал за полчаса до отправления, отбили телеграмму, носильщик внес в купе вещи, она стояла в коридоре у окна, махала платочком стоявшей под зонтиком матушке и беззвучно ревевшей с перекошенным от горя личиком Леночке в соломенной шляпке.

Двое с половиной суток утомительного пути. Стоянки на станциях, смены паровоза. Жевала без аппетита в вагон-ресторане жареные немецкие сосиски (от первого отказалась), пила ледяную сельтерскую.

– Пейте небольшими глоточками, мадемуазель, – наставляла сидевшая напротив бонна евшая с удовольствием рыбную селянку. – Простудите горло.

– Я так и делаю, мадам.

На перроне в Бердичеве ее заключила в объятия дородная тетушка в необъятной юбке.

– Худая, боже, чем вы там у себя в Петербурге питаетесь! Познакомься, дитя…

Из-за тетушкиной спины выдвинулся рослый мальчик в светлом гимназическом кителе и фуражке, щелкнул каблуками:

– Григорий, ваш кузен.

У него был нос, который бы не мешало подрезать.

– Очень приятно.

Детей у тетушки кроме носатого Гриши было еще трое. Пятнадцатилетний Вася и две младшие девочки, Маня и Любочка.

Кузины с благоговением осматривали привезенный ею гардероб. Голубую матроску, парадное пикейное платье, белые блузки.

– А-ах! – картинно закатывала глазки Любочка.

– Я люблю петербургские туалеты, – говорила Маня.

– Все блестит, словно шелк! – добавляла Любочка.

Потащили за ворота:

– Идемте гулять!

Качали на качелях, провели по саду, показали густо заросшую незабудками речку где утонул в прошлом году теленок.

– Засосало, – таинственно сообщила Маня, – и косточки не выкинуло. Нам в том месте купаться не позволяют.

Все это в первые дни. Позже, когда к ней привыкли, отношение изменилось. Гриша перестал обращать внимание. Раз только встретив у калитки с книгой в руках спросил:

– Что изволите почитывать?

Не дожидаясь ответа ушел.

Ябедник и задира Вася расшаркивался комично в коридоре, не давал пройти.

– Мамзель Надежда, не будете ли так добры изъяснить, как по-французски буерак?

И тут же дурацкий хохот. Скучно, неприятно, утомительно.

«Как у них все некрасиво», – думала.