Читаю «Слово о полку...»

Тогда вóроны не граяли,
галки примолкли,
сороки не стрекотали,
только полозы ползали.

И дальше — «дятлы стуком кажут путь к реке, и соловьи веселыми песнями свет поведывают».

Во всех комментариях, которые я читал, слово полозие толкуется однозначно: полозы — степные змеи. «Змеи ползали только...» Так и я перевел. А недавно идем с Георгием Семеновым по лесу — Семенов хорошо знает птиц и сам себя то и дело перебивает: «Ястреб...», «Дрозд...», «Поползень...». По стволу усохшей елки бежала пепельная мелкая птица. Я увидел ее и вспомнил этот отрывок из «Слова...». Ну конечно же — поползень! Ведь там сплошь птицы: вóроны, галки, сороки, дятлы, соловьи... И вдруг между ними — змеи (полозие)? Они же разрушают стройность образов этого места!.. Догадка о поползнях высказывалась и раньше, но на нее не обратили внимания...

Заметим, что образы боя, нарисованные с помощью образов земледельчества, не опровергают светского происхождения Автора. Ведь и война велась за земли, за хлеб; плодородная южнорусская земля жила хлебом, думала о хлебе, торговала хлебом, и уже создавалась поэзия хлеба, русская эстетика хлеба. Эти образы (молотьбы-битвы) только подтверждают собой светскость мышления Автора. Кстати, он пренебрег описаниями пиршеств, мелочами быта. Поэзия еще не закудрявилась — только о главном. Дикие звери есть, а домашних животных (коров, овец) нет... Но даже звери — характерные для лесостепной полосы. Все соответствует месту жительства. И воспоминания о Всеславе, Ростиславе, Изяславе — факты, подтвержденные летописями, только без гениальных образов «Слова...». О конкретном, не стреножив фантазию! О политических событиях — с лирической пронзительностью!

Сильные физические ощущения Автора — студеная роса, зной, оплетающий колчаны, его личная отвага, дыхание его строки, движущиеся слова (тучи, дружины, звери, птицы), все 300 глаголов (на 370 существительных) подсказали мне его внешний облик. Но это уже сугубо личное видéние.

Он был худым, смуглым, с обостренным слухом и зрением, холерического склада; не любил жару, плохо переносил зной; был склонен к суевериям, придавал большое значение ужасам природы; но мыслил ясно, твердо — от факта, от реального события; любил тень, ветер, грозу, воду и поэзию воды. Человек высокого происхождения, охотник, ловчий, или «хоти» (оруженосец); в упреках прослушивается обида неимущего...

Но не в этом суть! Боян-импровизатор. Первый русский поэт. Гражданин. Патриот.

Когда он писал «Слово...», он был уже в летах (хотя и полон физических сил): этика того времени не позволила бы юноше так обращаться к старшим по возрасту и положению; утонувшего Ростислава он называет юным, Бориса — молодым. Так молодые о молодых не говорят. Скорее: храбрый, хилый, робкий...

Самый точный его портрет: человек с ястребом или соколом на плече, но крыло птицы закрывает его лицо...

Темное место

День и ночь в жизни человека — понятия временнЫе, на Земле — пространственные. А на небе их вообще нет. На небе нет ночи, нашей живой полутьмы. Так и темные места в «Слове...». Откуда посмотреть...

«Лучше потяту быти нежели полонену быти...» Так Игорь сказал дружине. Лучше быть убитым, порубленным в сече, нежели попасть в плен.

Так я и перевел, а потом прочел статью писателя Н. «Со дна глубокого колодца» и чуть было не впал в искушение переделать полонену на полошену. Автор «Глубокого колодца» высказывает догадку, что переписчики вместо полошену написали полонену. Лучше погибнуть, нежели испугаться. Вот как! Ошибка монаха-переписчика.

И действительно: ведь Игорь не знал, что он попадет в плен. Бесстрашие Игоря известно из Ипатьевской летописи. Русские князья доаеряли ему свои войска, руководство походами. Даже затмение Игоря не остановило. Так он мог сказать, конечно...

Догадка — яркая. И все-таки автор «Глубокого колодца» ошибается. Все-таки — полонену.

Ведь автор «Слова о полку Игореве» знал, что Игорь оказался в плену. «Слово...» писалось, естественно, не перед походом и не во время его, а после. Автор знал, и мысль о плене проскочила вначале. Гениям интригующий сюжет не нужен. А сам факт пленения русского князя в то время — факт горестный и волнующий. В конце концов, так в «Слове...» сказано, и самая что ни на есть талантливая догадка не дороже оригинала — пусть даже с огрехами переписчика.

Дыя

Мелькнуло это слово впервые лет двадцать назад — на минской дороге. Сразу после Червеня — столб и стрела с указанием деревни: Дыя. Мелькнуло слово, не понял я его, но и не забыл. Еще подумал: спрошу у Бородулина, уж он-то знает все белорусские слова. Спросил. Не знает.

Потом нашел у Лихачева: Перун, Троян, Див (Дыя)...