ЧиЖ. Чуковский и Жаботинский

На статью Жаботинского хотелось бы обратить особое внимание, поскольку она не включается в общераспространенные издания его статей. Как известно из его автобиографических признаний, пробуждение в себе национального самосознания он связывал с кишиневским погромом (апрель 1903 года), статья «Тоска о патриотизме» содержала упоминание об этой вехе. Это первая статья, которую можно назвать сионистской, она была опубликована 16 мая 1903 года в еженедельнике «Южные записки» и написана сразу после погрома. Сочувственно-сионистской можно назвать и статью Чуковского, подхватывавшего тему Жаботинского и выдвигавшего собственную аргументацию.

Вл. Жаботинский. Тоска о патриотизме [64]

Пожалейте меня, ибо я не люблю.

Л. Стеккетти

Лишь тогда хорошо кипит у человека работа на пользу страны или народа, когда он горячо любит эту страну или народ. Честные люди вот служат общим, вселенским идеям; но каждый хочет служить им в своей любимой среде — ковать железо на потребу широкому миру; но ковать его у себя в кузне, где легче и уютнее работать, потому что каждый уголок дорог и близок; и он прав, ибо крепче и легче работается, когда знаешь, что плодами работы воспользуются твои любимые, а не те, к кому ты равнодушен.

Патриотизм удесятеряет силу идейной работы, придает ей теплоту и увлечение. Но у интеллигентных евреев нет патриотизма, нет полной и цельной любви к нашему народу; оттого так часто наша идейная работа лишена теплоты и увлечения и отравлена изнутри болезненным разладом.

Почти нет интеллигентного человека на земле, который в настоящее время не томился бы жаждою дела. Вот, мечтают об увлекательной работе. Хандра, тоскливые чеховские настроения, заполнившие жизнь, — все это зуд энергии, которая рвется из нас и жаждет применения. Десятилетия бездействия проползли; наступает хорошая пора, когда понадобятся рабочие руки; эту близкую пору предчувствуют все, но говорят себе: скоро найдется для нас дело по сердцу! — Но мы, интеллигенты-евреи, на пороге наступающего десятилетия работы стоим не в трепете радости, а в мучительном колебании. И в нас есть энергия и рвется наружу, и нам страстно хочется работать. Но мы не знаем, для кого нам работать.

Отдать свои силы на благо той земли, где мы живем, и этим удовлетвориться? Так поступают из нас многие, потому что вот, мы поистине, сознавая или не сознавая, нежною любовью любим эту страну — любим, несмотря ни на что, народ, в ней живущий, и язык, на котором он говорит. Но ведь эта любовь — неразделенная и потому горько обидная для самолюбия. Ведь это — навязывание своей дружбы тем, кто не просит о ней, страстные признания пред красавицей, которая равнодушна. Эта земля сама богата духовными силами; наших услуг она не просит; и когда мы сами во что бы то ни стало хотим служить ей, то на нас невольно смотрят с холодным удивлением, пожимая плечами, и говорят:

— Для чего эти люди заботятся о нас? Разве у них своей беды мало? Странная охота — быть непременно ходатаями по чужим делам…

Больно писать о том, насколько все это унизительно; и жалко того, кто не чувствует, как оно унизительно. Лучше не жить вовсе, чем жить без самолюбия и гордости. Но и тому из нас, кто не пожелал унижения и решил отдать свои силы на благо нашей еврейской народности, — и тому нет полного удовлетворения, и тот не может с полным увлечением броситься в работу. Потому что полное увлечение дается только патриоту: но мы, интеллигенты-евреи, и народности нашей не любим полною любовью патриота: и в этом наш горший позор и горшая мука.